Дилемма Джексона - Айрис Мердок

Бракосочетание было назначено на двенадцать часов, но ввиду прекрасной солнечной погоды жители деревни начали собираться у церкви гораздо раньше. Пастор Оливер Кэкстон, предупрежденный Бенетом с самого утра, выслал одного из своих пожилых хористов (предполагалось, что будет петь небольшой хор) сообщить им об отмене торжества. Когда позднее Кэкстон сам вышел поговорить с прихожанами, те сделали вид, что не поверили ему. Как бы там ни было, они явились посмотреть представление и были уверены, что в той или иной форме оно состоится. В сущности, они были правы, поскольку Бенету не удалось дозвониться до всех приглашенных. Например, он не смог связаться с Анной Данарвен. Поэтому они с Милдред договорились, что вместе с остальными будут начеку, чтобы отправлять обратно тех, кто попытается пройти в церковь, явившись на свадьбу. Наверняка могли приехать какие-нибудь друзья Мэриан, которых она пригласила, но забыла внести в список. «Остальные» официально включали, помимо Бенета и Милдред, еще Розалинду и Туана. Оуэн, которому они наконец дозвонились, пообещал прибыть позже. Милдред заметила, что, может, оно и к лучшему. Относительно Эдварда никто ничего не знал. Вернется ли он в Липкот? Телефонные звонки не давали никакого результата. Решено было отправиться в церковь сразу после девяти.

При свете дня это дикое происшествие — а точнее сказать, трагедия — показалось еще чудовищнее. «Но почему Мэриан не сказала правду раньше?» — повторяли все снова и снова. Как ужасно и жестоко было обрушить это на Эдварда в последний момент. Запечатанный конверт и неизвестный посыльный по-прежнему оставались тайной и вызывали множество догадок. Могла ли Мэриан сама принести письмо и тихонько, пока они громко разговаривали и смеялись, сидя за столом, оставить его на пороге? Мысль об этом, воображаемый образ Мэриан, безмолвно стоящей за дверью, вероятно, плачущей и терзающейся сомнениями: оставлять ли это ужасное послание, унести с собой или вообще уничтожить, — рвали сердце. Было сочтено равно вероятным, что конверт доставил кто-то другой: человек, который все знал, либо посторонний, просто посыльный, работающий на некую официальную фирму, которому велели не стучать, поскольку было уже поздно.

Снова и снова они задавались вопросом: не была ли это чья-то злая шутка, отвратительный розыгрыш? Но, с другой стороны, напоминали они себе, почерк принадлежал Мэриан. Бедный Эдвард, храбрый Эдвард, без устали твердили они и не переставали строить предположения: возможно ли, что невеста еще примчится к нему обратно, и примет ли он ее в свои объятия? Это было бы лучше всего, просто замечательно. Что, если в назначенное время пара вдруг как ни в чем не бывало появится в церкви, рука об руку, с улыбками на лицах? Милдред продолжала надеяться на это и мечтать: «И мы тут же простим их». Во всяком случае, Эдвард еще не отринул Мэриан окончательно. Примирение в будущем, быть может близком, вполне вероятно. Возможно, когда-нибудь они будут вспоминать о своих нынешних терзаниях как о забавном приключении. Хотя, конечно, для обоих это болезненное потрясение, и понадобится немало времени, чтобы после него оправиться.

По дороге в церковь в машине Бенета все глубоко страдали. Они говорили о надежде, но без всякого энтузиазма. И каждый при этом переживал свои личные печали, утраты, раскаяния и разочарования или испытывал чувство стыда.

Бенет размышлял о том, что, по существу, во всем виноват он. Это он вообразил, каким прекрасным мог быть подобный союз, решил, что эти двое созданы друг для друга. На самом деле мысль об этом очень давно внушил Бенету дядюшка Тим. Как горевал бы теперь он! Или — новая мысль вдруг поразила Бенета — если бы дядюшка Тим был жив, все было бы теперь в порядке, по крайней мере гораздо раньше открылось бы, что брак невозможен. «Я все испортил, — думал Бенет, — я слишком настойчиво подталкивал их друг к другу: всегда делал так, чтобы они составляли пару, шли вместе на прогулке, оказывались рядом за столом! И ведь казалось, что все идет как нужно!» Бенет признавался теперь себе в том, что были у него и сугубо личные, тревожившие его эгоистические соображения. Предположим, Эдвард женился бы на какой-нибудь ужасной девушке, которая невзлюбила бы Пенндин, или совсем никогда бы не женился, продал Хэттинг-Холл, и тот перешел бы в руки его непорядочных кузенов или чужаков. У Бенета не было детей. Мэриан и Розалинда заменили ему дочерей. «Я уже видел их счастливыми, — думал он, — а себя воображал играющим с их детьми! И я подталкивал ее к союзу, который ей все чаще казался невозможным. Что ж, во всяком случае, ей достало мужества заявить об этом в последний момент, и это по крайней мере может служить утешением».

Милдред, сдерживая слезы, размышляла о том, что виноваты они все: «Мы были недостаточно чуткими, недостаточно любили их, чтобы заметить их сомнения, мы даже не пытались сделать это, эгоистически думали только о собственном удовольствии, в сущности, мы ведь Эдварда толком и не знали, нарисовали себе некий идеальный образ Эдварда… А теперь оказывается, что и он не без греха: ему следовало раньше почувствовать приближение беды и, набравшись мужества, выяснить отношения». Внешне сдержанная, в душе Милдред рыдала: «О Мэриан, Мэриан, какая боль, должно быть, терзала тебя! Позволь мне найти тебя, позволь прийти к тебе! Я так люблю тебя, а у тебя в сердце такая чудовищная рана!»

Церковь, посвященная святому Михаилу и всем ангелам, ошеломляюще красиво венчала собой невысокий травянистый холм на противоположном от Пенндина берегу речки Лип. К ней вел старинный каменный мост. Являясь словно бы продолжением моста, наверх, к церковным воротам, взбегала неширокая аллея, по которой могла проехать только одна машина. Церковь была построена из местного серого камня, который при солнечной погоде сверкал и переливался. Над крышей возвышалась массивная квадратная башня, а над входом — статуя святого Михаила, которую, если верить молве, в свое время обстреляли солдаты Кромвеля. Внутри всегда царил полумрак, поскольку пять декорированных готических окон были застеклены викторианскими витражами. Восточное окно являло святого воина-победителя, опершегося на меч, боковые — Христа, исцеляющего и проповедующего. Единственное деревянное с позолотой распятие, выполненное в девятнадцатом веке, висело в арке алтаря. Кафедра проповедника, украшенная замысловатой искусной резьбой, принадлежала эпохе Якова I. От прикосновения множества рук фигуры святых, изображенные на ней, залоснились. На широкой массивной купели, сохранившейся с четырнадцатого века, были вырезаны переплетающиеся арки со звездами и крестами. В нишах стояли статуя коленопреклоненной женщины и алебастровая фигура рыцаря в доспехах: подняв голову к небу, он молился с открытыми глазами. У его ног сидела собачка. На стенах висели дощечки, но разобрать хоть что-то можно было лишь на нескольких: почти все надписи стерлись еще в начале века, когда настоятелем церкви был некий особенно приверженный чистоте веры пастор. На двух мемориальных досках красивыми буквами были выбиты имена жителей деревни, погибших в двух войнах: сорок пять человек — в Первой мировой (в том числе и родственник Эдварда) и четыре — во Второй. В далеком прошлом этот красивый собор мог похвастать большим количеством украшений и более нарядной отделкой, но время, войны, грабители и сокращение паствы сделали свое дело — церковь потускнела.