Если веришь - Кристин Ханна

Но теперь он уже сомневался, что поступил правильно. Он прислонился лбом к холодному стеклу. – Что мне делать, Грета? Мне же надо о ней позаботиться...

Какую-то долю секунды он и на самом деле ждал ответа. Но ответа, конечно, не последовало. В комнате не слышалось ни звука, кроме его собственного хриплого дыхания. Он совсем один. Он почти каждый день остро ощущал свое одиночество все восемь месяцев, прошедших после смерти Греты. Не осталось никого, кто бы оспаривал его идеи, кто бы дал ему совет, в котором он так отчаянно нуждался.

Он задернул занавеску и отошел от окна. В доме стояла гнетущая тишина. Он стал забывать отголоски смеха, некогда звучавшего в стенах дома. Без Греты из домашнего очага дом превратился в пристанище. Он знал лишь одно: он отчаянно скучал по тому, прежнему, дому, когда в нем царили тепло, уют и оживление. Без направляющей руки Греты они с Марией стали чужими людьми, слушали, но не слышали друг друга, разговаривали, но не общались.

Почему-то все, что он говорил своей дочери, считалось для нее неправильным. А может быть, ее реакция заставляла его так думать. Он видел, как она напрягалась, как прищуривалась, слышал пронзительные нотки в ее голосе и сразу понимал, что сказал что-то не то или не так, но не знал, как поправить сказанное. Она иногда... так от него отчуждалась. И так легко обижалась.

Ах, Мария, думал он, чувствуя, как его охватывает знакомая жалость. Сейчас они вместе, но наступит день, и она останется одна в доме, где ей даже поговорить будет не с кем. Он старик, а старики умирают. И что она тогда будет делать? Наверное, именно этот вопрос подтолкнул его приклеить объявление к стене столовой. Он не мог оставить ее одну, одинокой и отрезанной от всего мира. Он слишком долго позволял ей прятаться здесь с ним. Когда много лет назад она вернулась, униженная и эмоционально разбитая, ему следовало запретить ей возвращаться, дать ей возможность выздоравливать в реальном мире, а не в родном доме в полной безопасности. Со своей мягкотелостью и всепрощением, они с Гретой добились того, что Мария так и не оправилась.

Вначале, когда родители снова увидели улыбку на ее лице, у них появилась надежда, что она постепенно станет прежней. И хотя она выглядела довольной своей жизнью, но очень неохотно покидала ферму. Ее нежелание куда-либо уходить из дома стало даже своего рода семейной шуткой: «Мария не умеет открывать ворота», «Мария не хочет идти в город». Расе и Грета смеялись – сначала громко, потом все тише, а потом и вовсе перестали.

Они с Гретой ошибались, так ведя себя с ней. Теперь-то он понял. Им не следовало оставлять ее, перепуганную насмерть, за белым забором. Надо было вытолкнуть ее в мир. Они разрешили ей поступить по-своему, потому что она пострадала и много потеряла. Больше такого не будет, молча поклялся он. Сейчас ставки слишком высоки. Независимо от того, как твердо или неприступно ему придется себя держать, он заставит Марию доверять людям. Она слишком долго переживала свою потерю. Настало время измениться. Ей необходимо столкнуться лицом к лицу со страхом, который держал ее взаперти столько лет.

Возможно, Бешеный Пес и не слишком хороший выбор. Но он здесь, и он нарушил тщательно выстроенный ею порядок жизни. Ей не удастся, не замечать его. Может, он заставит ее улыбаться, а может – плакать или даже испугаться. Рассу все равно. Только бы он расшевелил ее и заставил снова хоть что-то чувствовать. На сей раз у нее не будет отца, который все время настороже, что бы с ней ни случилось. Что бы ни происходило, что бы ни говорил ей Бешеный Пес, как бы она ни расстроилась, Расе не станет вмешиваться и вставать на ее защиту. Пусть сама справляется.

Будильник зазвонил ровно в пять часов. Мария уже не спала. Она сидела в постели, глядя в темноту слипающимися глазами. Машинально она отключила будильник.

День второй с Бешеным Псом Стоуном.

Она раздраженно вздохнула. Сунув ноги в домашние тапочки, она прошаркала к комоду и, плеснув воды в фаянсовый таз, быстро умылась и почистила зубы. Потом собрала в кулак непослушные вьющиеся волосы и свернула их в тугой строгий пучок. Только самым мелким завиткам удалось увернуться от ее безжалостной опытной руки.

Вчера она совершила ошибку, которую не намерена повторять. Она позволила показать Бешеному Псу слабость своего характера. Больше такого не должно повториться. Как она могла позволить ему напугать себя? Она уже повзрослела, с тех пор как испытывала любовь к Стивену. Больше никому не удастся причинить ей боль, тем более человеку, похожему на Стивена, – лгуну и неудачнику. Страсть больше не манила ее своим соблазняющим голосом. Мария и так довольна своей жизнью здесь, на ферме, где она была в безопасности. Какому-то ленивому бродяге с беспечной улыбкой не запугать ее. Она его не боится, твердо внушила она себе. Просто ее раздражает его присутствие. Здесь ему не место, пусть убирается. Все должно оставаться как прежде. Тихо. Надежно. Упорядоченно.

Трюк с грецкими орехами не сработал. Она придумает что-нибудь еще. Она будет давать ему задания одно противнее другого, пока он не завоет и не бросится вон отсюда. Она уже придумала, что поручит ему сделать сегодня.

Улыбаясь, она подошла к шкафу, открыла дверцы с зеркалами и сунула руку в его глубину. Ей все равно, какое платье надеть. С того дня, когда она вернулась домой, она не носила ничего, кроме коричневого – цвета, который помогал ей чувствовать себя незаметной. Никто не обращает внимания на женщину в коричневом.

Мария надела платье из грубой шерсти кофейного цвета и застиранный передник. Завязав на шее ленты коричневой, в белую полоску, шляпки, она вышла из спальни. Постучав в дверь отца, она стала спускаться вниз по лестнице.

Через несколько минут в печке на кухне уже горел огонь, а на плите варился кофе. Достав тяжелую чугунную сковородку, она поставила ее на конфорку. Пока сковородка грелась, она вынула из металлического буфета остатки маисового хлеба и сваренные вкрутую яйца, добавила пикули и кружку сидра. Завернув все в чистую тряпку, положила сверток в плетеную корзинку и вышла из дома.

На крыльце она чуть не столкнулась с Бешеным Псом.

Сначала она увидела голую волосатую грудь и хотела отвести глаза, но ее взгляд непроизвольно скользнул вниз и остановился на веревке, которой он подпоясывал свои мешковатые подштанники. Краска залила ей щеки.

– Мисс Трокмортон, – приветствовал он ее, почесывая свою голую грудь, – какой приятный сюрприз!

Мария вздернула подбородок. «Только бы не смотреть на его грудь», – подумала она, встретившись с приветливым взглядом его серых глаз. Он улыбнулся, и вокруг глаз собрались морщинки, а усы приподнялись. Она набрала в легкие воздух и напряглась, сунув ему в руки корзинку:

– Вот. Ваш завтрак.

– Спасибо. – Он сказал просто «спасибо», но в холодном воздухе раннего осеннего утра его голос прозвучал удивительно тепло.

Марию пробила дрожь.

– Замерзли?

От его наблюдательности ей стало не по себе, и она вдруг почувствовала себя уязвимой.