Никто не знает Сашу - Константин Потапов

звук и фотограф, не давали увести в глубину леса. Кружево натянулось и беззвучно лопнуло. Паутина меж веток. Не цепляло. Вот-вот потеряет их. Звук угловатый, сухой, сложно забрать таким. Начинает заново, последняя попытка. Затягивает старую «Плач», чтобы знакомый мотив повёл, вот-вот он поймает, поёт «Не успел», «Малыша», «Перрон», «Рыб» – старых, но медленных, плетёт невесомое кружево, тянет легко-легко, забирает их, видишь, человечек в чёрном окне почти забирает их, он забирает, они уже не дышат, они его, они почти его, я почти их забрал…

В-ж-ж-ж-ж-ух.

Кофе-машина. Всё разлетелось на части. Растерянно моргают. Мимо.

Он допел, и поглядел в сэт-лист под ногой. Белый листок с колонкой названий, со следом ботинка. Половина отлетела. Новые ни к месту, старых тихих нет. Тогда он спел самую популярную «Дождись», хотя она ему надоела. Чуть оживились, кто-то притоптывал ножкой, просто передышка. Он потратил главный хит на это, мог бы добить их этой в глубине леса, но сегодня спустил её в паузу. Спел им «Океаны», но новая, уже спетая «Море» была похожа, проиграли обе. Думал уйти на перерыв, но вспомнил, что нет гримёрки. Обязательно подойдут, попросят сфоткаться, думал он. И после не будет шанса их заплести. Всё распадётся, не начавшись. И придётся петь старые надрывные. Но он может сказать в перерыве про кофе-машину. И попросит идиотского фотографа не щёлкать… Он глянул в зал. Постоял секунду на краю. И тронул вперёд. Без антракта. Начал плести кружево из немногих оставшихся тихих, хотя обычно делал вторую часть бодрой. Начал с «Сада», с трогательной, посвящённой отцу. Она должна была быть эпилогом. Но сегодня всё по-другому. Начал плести заново.

И уже на середине понял – они устали. Осталось сорок минут, но у них нет сил пройти. Они не пойдут. Свернут с тропы на проплешину, развалятся среди мха и корней и пошлют его к черту.

И тогда он сдался. Повёл их знакомой тропинкой. Он спел им про Че Гевару, он спел им «К тебе», он спел им «Волчка». Он спел им «Южную», «Корабли», «Последнюю», «Деньги», «Вставай», и конечно же, «Паруса». Пел им на надрыве, чесал по струнам, и они потихоньку оживлялись, хотели этого. Вот чего они хотели. Вот чего. Кофе-машина надрывалась, фотограф заклацал, вот чего. А Саша не пел – перекрикивал, переламывал общий шум, наперекор, как они любили. Вот таким он им нравился. На надрыве. Преодолевая. Вот таким они любили, блядь, вот чего они хотели. Он старательно изображал. Изображал сам себя, бился в стенку аквариума. И когда опять увидел себя в зеркале окна, когда понял, что всё – не фильм про барда-неудачника, «внутри Александра Даля», что он – он, он испугался. То самое удушье: маленький зал в провинции, песни в никуда, не случившаяся слава, упущенная жизнь… И он дал им. Он дал им «Пройти». Дал как в первый раз. Дал до мурашек. Пронзил. Дал. Вот чего. Застыли. Ошарашенные дети посреди леса. Охота удалась. Концерт случился. Он спел что-то ещё, он даже не помнил. Неважно. Одна случилась – случился концерт. Вот чего. Дал.

Они подходили, благодарили и снова видели в нём того, кем не был. Талантливого, скромного, не скажет плохого слова, смолчит, никогда не будет звездой, что трахает поклонниц в гримёрке прежде, чем выйти в рёв стадиона, смеётесь? Это же Саша Даль, наш Саша Даль, с добрым лицом, он всегда будет романтичным пай-мальчиком с залами на 30 человек. Он должен вот так улыбаться и так отвечать в ВК, и так писать песни. Крошечная армия восхищённых девочек, женщин с редким вкраплением вдумчивых мужчин – любила его и платила за билеты. Они не должны сказать: испортился, повёлся, зазнался, не такой, как ожидали. Ему было тесно. Она сама, сама прижалась неожиданно крупной грудью, свободный свитер, делала селфи, и тогда он положил руку ниже. Чуть ниже. Чуть-чуть ниже. А когда покраснела и сказала, спасибо, спрятала взгляд, он, уже злясь, выдавил очевидную сальность: для таких красавиц ничего не жалко, и вдруг узнал в девочке Машу…

Ирка и Светка повели в кафе. Он хотел отмолчаться, но было некуда деться. Они были уверены, что концерт прошёл замечательно. Они думали, что причастны. Думали, что это из-за них. Вообще не отдупляли, что он случился вопреки им, они ничего не знали про охоту, да и как изъяснить – дети, лес, кружево. Он хотел отмолчаться как обычно, но их было двое, Светка – добрый полицейский, а Ирка – злой, и они хотели залезть. Через стенку аквариума, с ногами – в воду. И он бы выдержал перекрёстный допрос, где одна нахвалила, а другая намекала, что чего-то не хватило, правды и честности. Не привыкать, думал он и просто следил за дыханием, за ощущениями. Раньше бы выкурил пару сигарет, выпил пиво, но теперь он даже мяса не ел. Теперь всё легче, думал он. И он бы сдержался.

Но когда он смолчал, кивнул на вопрос, всё ли прошло хорошо, они стали красоваться. Мол, как много они сделали, мол, андеграунд собирает мало, ведь в их городе и двадцать пять человек – достижение, Та же песня, идентичная до слов и интонаций – понимаешь, просто … – любой пункт тура – сложный город, люди зажрались, вообще не вытащить из дома. Зато теперь у него есть хорошие фото, и зря не хотел кофейню, было уютно, и вроде звук был неплох. И тогда он не выдержал.

Он сказал, что фотограф ему мешал.

Он хотел сказать про отвратительный звук и Костю, и про то, что мало рассылали встречу. Это было видно по количеству приглашений, и он сам слал сообщения в личку по всем своим ростовским. А они сделали очень мало. И что за вычетом их процента, билетов, еды, такси он заработал смехотворные копейки, уже ушёл в минус.

Но лица обеих так изменились, когда он сказал про фотографа.

Ирка сказала, что настоящему артисту фотограф не помешает, что эти фото ему нужны так же, как и им, он пополнил своё портфолио. Так и сказала. А Светка, чуть не плача, сказала, что нужно отчитываться перед подписчиками, выложить что-то во встречу, пусть он войдёт в их положение. И фотограф, очень хороший, работал бесплатно. Он замолчал, извинился.

Написала Алина: «Как прошло?»

«Ну, норм. 25) Кофе-машина немного мешала».

«Ну. Я говорила, надо было позже.»

«Я помню.»

«Это первый город. На другие будет больше времени.»

Он написал «Ага», думал, что написать ещё, чтобы не отправлять