Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Я беру с собой кое-что получше денег, — возразил Раме с зубами до того сжатыми, что едва можно было расслышать его слова, — я уношу воспоминание, которое будет долго жить.

— А наш разговор в знаменитой безлюдной чаще?

— Вы ничего не потеряете, если подождете, — сказал де ла Раме.

Он ушел. Громкие свистки провожали его. Им овладел стыд, этого было уже слишком много в один час. С глухим, отчаянным криком мщения и ужаса он бросился бежать и вскоре исчез из вида.

— Да здравствует наш Крильон! — ревели в упоении обе роты.

— Да, — сказал Крильон, — но чтобы этого не повторялось, потому что этот мошенник был прав; вы все — негодяи, годные на виселицу.

Толпа целовала обе руки Крильона. А он обернулся к Рони, который надулся и ворчал.

— Не сердитесь. Вы видите, что ваша совестливость совершенно излишняя с подобными разбойниками.

— Закон должен оставаться законом, — отвечал на это Рони, — и вы напрасно становитесь выше его. Умы, разгоряченные вашей сегодняшней слабостью, не сумеют сдерживать себя в другой раз, и вместо одного человека, которым надо было пожертвовать для примера, вы пожертвуете десятью.

— Я ими пожертвую, когда это будет нужно, а сегодня это было бы бесполезной жестокостью.

— Я действовал таким образом только для того, чтобы заставить уважать оружие короля, — холодно сказал Рони.

— А я разве не заставляю его уважать? — возразил Крильон с живостью, свойственной человеку гораздо моложе его лет.

— Я не так это понимаю, и ради бога, если вы желаете сделать мне какие-нибудь замечания, сделайте их сейчас, чтоб никто не был свидетелем разногласий, возникающих между офицерами королевской армии.

— Но, любезный месье Рони, между нами нет разногласий, я вспыльчив и груб, а вы осторожны и медлительны. Этого достаточно, чтобы разделять нас иногда. Притом, все происходит семейно, перед нашими людьми, и я не вижу свидетелей, которые мешали бы нам дружески обняться.

— Извините, один есть, — сказал Рони, указывая Крильону на Эсперанса.

— Этот молодой человек? Это правда. Это он предложил заплатить сто пистолей за гвардейца Понти?

— Он, посмотрите, как Понти пожимает ему руку.

— Красивый мальчик, — прибавил Крильон. — Друг Понти, без сомнения?

— Вовсе нет, посторонний, заступившийся за наших гвардейцев.

— В самом деле? Я должен его поблагодарить.

— Это тем более доставит ему удовольствие, что он искал вас в лагере гвардейцев.

— Если так, то он нашел меня, — весело сказал Крильон, подходя к Понти и Эсперансу.

Они еще стояли, взявшись за руки, друг против друга. Понти благодарил с жаром великодушного сердца, любящего преувеличивать оказанную услугу. Эсперанс отговаривался с простотой прекрасной души, которая боится слишком большой признательности. Приход Крильона прекратил этот дружеский спор.

— Я еще не кончил с вами, — сказал Понти. — И это будет продолжаться вечно!

— Хорошо! — воскликнул Крильон. — Хорошо, кадет! Я люблю людей, которые принимают на себя такой долг и платят его. Ступай! — И капитан ласково похлопал его по плечу ладонью, весившей фунтов сто.

Понти согнулся под двойной ношей уважения и ласки, улыбнулся в последний раз Эсперансу и пошел к своим товарищам.

— Благодарю вас за моих гвардейцев, — сказал Крильон Эсперансу. — Вы мне нравитесь. Не с просьбой ли какой желали вы видеть меня?

— Нет.

— Тем хуже. Что же имеете вы мне сказать?

— Я привез вам письмо.

— Давайте, — благосклонно сказал Крильон. — Тот, кто ко мне пишет, выбрал приятного посланника. От кого это письмо?

— Кажется, это письмо моей матери.

Услышав этот неопределенный и потому весьма странный ответ, Крильон остановил на молодом человеке удивленный взгляд.

— Что значит «кажется»? — спросил он. — Разве вы не уверены в этом?

— Нет, но прочтите, и вы будете знать столько же, как я, а может быть, и более.

Эти слова, произнесенные с веселым простодушием, окончательно заинтересовали Крильона, и он взял письмо из рук Эсперанса. Оно было запечатано черной печатью с арабским девизом, конверт был из итальянского пергамента, и от него исходил легкий аромат, какое-то благородное благоухание ладана или кипариса.

Эсперанс скромно отошел в сторону, когда Крильон принялся вскрывать конверт. Не желая проявлять излишнее любопытство, он все-таки не удержался взглянуть на Крильона, когда тот только приступил к первым строчкам, и был поражен выражением лица капитана. Вспышку удивления сменило глубокое внимание, которое постепенно переросло в оцепенение. Потом, по мере чтения письма, старый воин все больше опускал голову и наконец побледнел и, тяжело вздохнув, провел рукой по лбу. Выражение лица его сменилось так, словно черная туча нашла на золотистую долину Ломбардии. Вмиг все помрачнело на ясной и приветливой физиономии Крильона. С большим усилием, словно письмо было очень тяжелым, он поднял руку и снова принялся читать его. Взволнованно и смущенно несколько раз кряду он прочитал его, и беспокойство капитана только возросло.

— Милостивый государь, — проговорил он, в нерешительности поднимая глаза на молодого человека, — это письмо удивляет меня… Признаюсь, оно меня поражает. Я напрасно старался бы скрывать это от вас.

— Если оно для вас неприятно, не сердитесь на меня, — с живостью сказал Эсперанс. — Бог мне свидетель, что ничего дурного я не желаю.

— Я вас не обвиняю, молодой человек, — ответил Крильон все с той же благосклонностью, — но мне нужно совершенно понять это дело, немножко темное для меня, которое заключается в этом письме, и я спрошу вас…

— Это будет напрасно, потому что я также получил письмо и вовсе его не понял. Если вы хотите помочь мне разобрать мое письмо, я постараюсь помочь вам разобрать ваше.

— Очень охотно, молодой человек, — сказал Крильон взволнованным голосом. — Поговорим откровенно, не правда ли? Искренне заверяю вас, что перед вами друг, и давайте отойдем в сторону, чтобы никто нас не слыхал.

Говоря эти слова, Крильон взял молодого человека за руку и отвел его на свою квартиру, откуда отослал всех.

«Я произвожу эффект, — подумал Эсперанс, — даже слишком большой эффект».

Крильон сам пошел посмотреть, не может ли кто слышать, воротился и сел возле Эсперанса.

— Мы можем разговаривать свободно, — сказал он. — Прежде всего скажите мне ваше имя.

— Эсперанс.

— Это имя, данное вам при крещении, и то я еще не знаю, есть ли католический святой Эсперанс. Но ваша фамилия?