Александр Беляев - Зеев Бар-Селла

Большинство, конечно, разъехалось по домам. А вот Беляев если и побывал в Смоленске, то недолго. Это становится ясным из нескольких строк автобиографии, посвященных событиям 1905 года:

Кое-что из перечисленного поддается проверке и соответствует истине. Ну разве что несколько преувеличено… «Выступал по политическим делам» — действительно, выступал, но один-единственный раз, в 1909 году в уже названном процессе по делу эсеров. «Подвергался обыскам» — подвергался, но и здесь множественное число не к месту: обыск был проведен всего один, в том же 1909 году — из-за знакомства с эсерами.

Так что причин усомниться в истинности слов Беляева о его революционном прошлом у нас как будто нет…

Тем более что деяния эти достаточно скромны — баррикады строил, но с оружием в руках не защищал. Вносил в дневник записи о событиях. Для того дневники и существуют. Кто ж виноват, что время выпало такое — революционное… А дневников тогда не вел только неграмотный… Впрочем, в своем дневнике Беляев мог фиксировать не только события, но и свое к ним отношение… Например, нелицеприятно отзываться о властях или, не дай бог, о государе… Молодежи свойствен максимализм. Оттого, наверное, и опасался, что дневник попадет на глаза жандармам.

А вот и Москва… В декабре строительство баррикад заняло всего сутки. В ночь на 10 декабря начали и к вечеру 11-го покрыли баррикадами весь город. Пришли, как на праздник, с радостью выворачивали фонарные столбы, опрокидывали афишные тумбы, крушили заборы, наваливали сверху всякую рухлядь и спереди подпирали эту кучу снятыми с петель воротами. А затем закидывали сооружение снегом и заливали водой, превращая баррикаду в ледяную горку. Так, будто еще немного… и строители разобьются на две ватаги — одна примется снежную крепость штурмовать, а вторая отбиваться снежками!

Но снежной баталии не случилось. Усталые и довольные горожане разошлись по домам. Охраны никакой не выставили, да и от кого охранять? Если кому невтерпеж с горки скатиться, пусть себе катается!

Чтобы поучаствовать в этом радостном труде, Беляев должен был оказаться в Москве не позже 11 декабря. А вот на какой из площадей он трудился, в точности сказать невозможно — за сутки москвичи соорудили три линии баррикад. Первая обозначила пунктиром Бульварное кольцо — от Арбата до Покровских ворот, вторая прошла по Садовому кольцу — от Смоленской площади до Сухаревой башни, а третья связала три заставы — Бутырскую, Тверскую и Дорогомиловскую. А еще баррикады выросли в Замоскворечье, Лефортове, Хамовниках, на Пресне, перегородили Арбат, Пречистенку, Мясницкую, Лесную, Долгоруковскую…

Городить городили, а воевать не собирались… Вот и Максим Горький, походив по Москве, не мог скрыть удивления: «…в отношении войска в публике наблюдается некоторое юмористическое добродушие».

И у солдат настроение совсем не боевое…

«— Чего же вы — стрелять в нас хотите? — спрашивают солдаты, усмехаясь.

— А вы?

— Нам неохота.

— Ну и хорошо.

— А вы чего бунтуете?

— Мы — смирно…»[43]

А потом вдруг началась стрельба.

До сих пор не затихают споры: кто выстрелил первым — солдаты или революционные боевики?

Высказывается и мнение, что причиной перестрелки стали многообразные недоразумения. Например, такое: в саду «Аквариум» собралась толпа, в которую затесалось до сотни вооруженных боевиков. Полиции дали приказ их разоружить. Полиция принялась за дело, но без ретивости… В результате большинству вооруженных удалось сбежать. А тех, кого все-таки задержали, назавтра отпустили.

А по городу несется слух: солдаты расстреляли митинг… убитых десятки… раненых не счесть…

Ну, понятно, несколько мстителей-эсеров спешат в Гнездниковский переулок и бросают две бомбы в окна Московского охранного отделения. Один убитый, двое раненых. Боевики скрылись.

Или еще случай: стояло на Чистых прудах реальное училище И. И. Фидлера. И в училище том находились Московский совет рабочих депутатов и боевики. Подошли к училищу полицейские и предложили сдать оружие. Надо было двери запереть, полицейские потоптались бы и ушли. Но некий пятнадцатилетний подросток жутко занервничал и бросил из окошка в стражей порядка две гранаты. И кого-то из стражей порядка убил. Полицейские под пули лезть не захотели и позвали солдат с пушкой. Это преступление царизма называется «расстрел училища Фидлера».

Какая-то цепь нелепых случайностей, порожденных растерянностью и паническими слухами…

Но вот инструкция «Советы восставшим рабочим», составленная Боевой организацией Московского комитета Российской социал-демократической рабочей партии и 11 декабря — для всеобщего сведения — опубликованная в газете «Известия». В ней все прописано по пунктам:

Выходит, никакого повода и не требовалось — все «случайности» были предопределены заранее. Точно так же заранее были составлены списки приговоренных. И не поименные — на смерть обрекались все казаки, все драгуны, все солдатские патрули, все чины полиции не ниже пристава… Ничего личного!

А дальше начинается безудержное и самозабвенное вранье. Прежде всего о противостоящих силах. Вооруженных дружинников насчитали две тысячи. Да к ним прибавили шесть тысяч безоружных пособников…

А правительственных войск — всего ничего: с трудом наскребли полторы тысячи солдат… И московский генерал-губернатор Федор Васильевич Дубасов забрасывает Петербург паническими телеграммами: «Положение становится очень серьезным, кольцо баррикад охватывает город все теснее; войск становится явно недостаточно»; «Совершенно необходимо прислать из Петербурга хоть временно бригаду пехоты».

То есть, говоря проще, — шлите войска, пока еще не стало окончательно поздно. Одну ночь мы еще продержимся, а днем Уж не выстоять!