Согрешить с негодяем - Кара Эллиот

— С дьяволом в качестве племянника?

Кьяра перевернула страницу. Он так легко читает по ее лицу?

Судя по всему, его развеселило то, что она не ответила. Пытаясь сконцентрироваться на загадочной арабской вязи, Кьяра краем глаза перехватила его короткую усмешку, когда он подошел к рабочему столу. Лукас потрогал пузырьки, взялся за поднос с набором семян.

— Вы бы лучше сначала узнали, что к чему, а потом хватали руками, — проворчала она, досадуя, что позволила себе отвлечься.

— Это одна из причин, почему мне неинтересно заниматься наукой. — Он поднял стакан и посмотрел содержимое на свет, едва не пролив его на пол. — Я все время забываю о правилах.

Родившееся было в ней сочувствие к нему тут же испарилось.

— Игнорирую — это слово было бы более точным.

— Ах да. Вы ведь еще и специалист по языкам. — У чертова графа ручонки были явно шаловливыми. Теперь он схватился за эротическую книжонку и принялся листать ее.

— Скажите, вам нравится разбираться в сложностях венецианского диалекта?

— С чего вы взяли, что книжка написана на итальянском?

— У меня есть близкая подруга — графиня Франческа ди Мусто. От нее я узнал кое-какие слова, которых достаточно, чтобы понять…

— Простите, что спросила об этом. — Кьяра резко прервала его и заставила себя сосредоточиться на старинном почерке.

Он подождал какое-то время.

— Итак, каково ваше мнение?

— Вы о чем? — Каков наглец! Он что, намеревается устроить дискуссию вокруг совершенно неприличных стихов и таких же картинок, которые обнаружил в книжке? Тому, что на ее рабочем столе лежало подобное издание, имелось вполне разумное объяснение. Отдельные стихи она собиралась использовать при подготовке «Неизменных законов мужской логики», потому что книжка была написана с отменным чувством юмора. Не говоря уже о выразительности иллюстраций.

Граф удивленно вскинул брови.

— О манускрипте, конечно. О чем же еще?

Кьяра снова покраснела.

Лукас зашелся кашлем, который подозрительно напоминал хихиканье. Но когда заговорил, выражение его лица было абсолютно серьезным.

— Так вы переведете текст для сэра Генри?

— Я пока не решила. — Взяв в руки увеличительное стекло, она принялась изучать крохотный рисунок на полях.

К ее неудовольствию, граф продолжил обследовать ее рабочее место. Разве можно было сосредоточиться, слыша, как бухают его сапоги, какой шуршит бумагами и звякает стеклом. Но когда послышался глухой хлопок, с которым пробка вылетает из горлышка, она бросила текст и резко обернулась.

На манжете у графа появилось небольшое маслянистое пятно желтовато-зеленого цвета.

— Можжевеловая эссенция, — прочитал он надпись на этикетке. — Чудесный аромат! Не то что у какого-нибудь дешевого джина.

— Поставьте на место! — Схватив тряпку, Кьяра подскочила к нему. — Ею нельзя пользоваться неразбавленной, не то прожжет до костей. Дайте-ка мне взглянуть. — Подтянув рукав вверх, она принялась стирать с него зеленоватую жидкость.

Его рука совсем не походила на руку модного хлыща. Покрытая порослью черных волос, она была крепкой и массивной, с хорошо проработанными мышцами и связками. Костяшки пальцев пересекал шрам. Повернув его ладонь вверх, она увидела мозоли. Мозоли были и на длинных пальцах. Однако его прикосновение оказалось неожиданно мягким, когда он внезапно сомкнул пальцы вокруг ее запястья.

Захваченная врасплох, Кьяра стояла, оглушенная близостью какой-то безудержной мужественности. Помимо своей воли она поймала себя на том, что думает обо всех тех порочных вещах, о которых услышала в парке.

— Я еще не закончила, — пробормотала она, надеясь, что он не заметит, что дыхание ее участилось.

— Я тоже.

Нужно было оттолкнуть его, но по какой-то неведомой причине она застыла и не двигалась. Его поцелуй был легок. Прикосновение губ к щеке — невесомым. Кьяру бросило в жар. Где-то в глубине забушевало пламя. Тело, казалось, было готово вспыхнуть огнем, когда он провел ладонями вверх по ее рукам.

Нет, нет, нет! Этого не должно случиться.

В изумлении она открыла рот, чтобы запротестовать, но обнаружила, что оказалась в крепких объятиях. Лукас языком раздвинул ей губы, при этом ласково куснув. И тут его язык оказался у нее во рту. Кьяра почувствовала его солоноватый вкус, вкус табака, вкус каких-то пряностей.

Слова, которые она собиралась произнести, превратились в тихий стон. Как давно никто ее не целовал! Как давно ее никто не желал! Как давно она не чувствовала себя по-настоящему живой!

А граф ласкал, все глубже проникая в нее языком. Забыв обо всем, она открылась ему навстречу, подчиняясь его волнообразному ритму, сначала сдержанно, а потом все более страстно.

Порочная! Безнравственная!

Неожиданно эта танталова мука закончилась. Он отстранился, и его губы — все такие же горячие — добрались до подбородка.

Закрыв глаза, Кьяра, чтобы не задохнуться, стала хватать воздух ртом.

Господи, помоги! Что это было — мольба о стойкости? Или капитуляция перед грехом?

Словно прочитав ее мысли, Лукас в ответ взял ее лицо в ладони, и его соблазнительные губы снова завладели ее губами. Он сосал ее нижнюю губу так нежно и так ласково, что Кьяра удивилась. Закоренелые развратники ведут себя совсем по-другому. Она ощущала его поцелуи как легкий летний дождь, который падает на щеки, на лоб, на подбородок.

Схватившись за его массивные плечи, Кьяра готова была расплавиться, растечься по его телу. О Боже! Ей показалось, что каждая ее косточка стала пластилиновой. Она понимала: нужно набраться сил, чтобы оттолкнуть его, — но вместо этого вцепилась пальцами в его сюртук.

Лукас замер.

А Кьяре хотелось, чтобы он целовал ее не переставая. Она понимала, что перед ней распутник. Но ей вдруг надоело притворяться сильной, все понимающей, в то время как изнутри ее разъедали пустота, страх и одиночество.

Свои желания она схоронила так глубоко, что, думала, до них уже никому не добраться, но поняла, что Лукасу это удалось. Никакие научные штудии не смогли подготовить Кьяру к существованию любовной химии. Это было как взрыв.

— О Господи! — громко произнесла она и не узнала собственный голос.

Лукас поднял голову и улыбнулся.

— Не знаю, что за зелье ты здесь готовишь, но оно могучее как грех. — Он слегка охрип. Сандаловый аромат его одеколона смешался с его собственным запахом. Эффект был сокрушающе эротичным.

У Кьяры задрожали губы.

— Объяснить не могу этой алхимии.

В ответ до нее донесся то ли смех, то ли стон.

— Я тоже не могу. Но в твоих объятиях любой мужчина будет счастлив умереть.