Венеция.net - Тьерри Можене

— Синьор Тинторетто, если я не ошибаюсь? — Чей-то голос нарушил тишину.

Якопо резко обернулся и оказался лицом к лицу с человеком высокого роста, со шпагой на поясе; его изящная черная бородка подчеркивала черты худого, с выступающими скулами лица. Глаза мужчины, ни разу не взглянувшие на Якопо, были прикованы к только что законченной картине.

— Мои поздравления, мастер, это полотно поистине впечатляющее, оно напоминает мне работу Витторе Карпаччо, одного из самых значительных художников, которых рождала наша славная республика, не так ли?

— Да, я согласен, Карпаччо был великим мастером, но зачем сравнивать мою работу с работой другого художника?

— Вы правы, ваше полотно единственное в своем роде. Во взгляде Христа чувствуется такое драматическое напряжение, такая сила, страдание. И ваш Пилат тоже очень правдив; мне кажется, я так и слышу, как он говорит, по версии Матфея: «Невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы».

— Благодарю вас, синьор, что вы столь высоко оценили мою работу. С кем я имею честь говорить?

— Извините, что не представился, меня зовут Франческо Риста, я состою на государственной службе и пришел сюда специально для того, чтобы побеседовать с вами.

— Говорите, я вас слушаю.

— Нет, не здесь. Видите ли, в Скуоле Сан-Рокко стены имеют уши. Пойдемте во Дворец дожей, там ничто нам не помешает.

— Я не хочу никуда идти, — сухо ответил Якопо, — у меня еще много работы.

В ту же секунду у человека, явно не привыкшего, чтобы ему возражали, лицо помрачнело, и он сердито заговорил, повысив голос:

— Вы, по-видимому, не знаете, что сенат, Большой совет и лично дож дали мне неограниченные полномочия. Выбирайте: либо вы следуете за мной, либо я сегодня же отправлю вас гнить в тюремную камеру.

Якопо в раздражении снял передник, взял плащ и шляпу и стал спускаться по лестнице. Мужчины вышли на улицу, направились к мосту Риальто, потом, не говоря друг другу ни слова, в сторону Дворца дожей. Глядя на Франческо Ристу, шедшего на несколько шагов впереди, Якопо заметил, что его правая рука все время лежит на эфесе шпаги. «Ну конечно, оружие его успокаивает, — подумал художник, — а может, он всегда начеку, опасается внезапной засады…»

Пройдя через Порта-делла-Карта[6], человек повел Якопо через просторный внутренний двор, затем по лестнице на верхние этажи. Во дворце царило большое оживление. На втором этаже шумная толпа теснилась перед Залом Авогариа и Залом военно-морских инспекторов.

Человек открыл дверь в Зал сената и предложил Якопо сесть на искусно декорированную деревянную скамью. Сам он устроился напротив художника, на стуле, предназначенном для сенаторов, и принялся задавать вопросы.

— Вы, верно, отметили великолепие залов, по которым мы сейчас шли? Так вот, моя задача на государственной службе состоит именно в том, чтобы обеспечивать власть тех, кто находится и работает в этом дворце. Задача эта непростая, поскольку влияние и прерогативы этих людей оспариваются сегодня тайным обществом, стремящимся вмешиваться в дела государства. Вы слушаете меня, синьор Тинторетто?

— Я вас слушаю, но не могу взять в толк, каким образом все это касается меня, — холодно ответил художник.

— Очень даже касается, ведь вы согласились оформлять стены Скуолы Сан-Рокко, в чем я убедился собственными глазами, и, стало быть, вы работаете, разумеется, сами того не зная, в самом сердце венецианского дворца, где нашли приют члены тайного общества, о котором я вам только что говорил.

— Но это невозможно, — взволнованно возразил Якопо, — члены братства — честные граждане, обычные патриции, которые посвятили себя благочестию, милосердию и благотворительности.

— Вы правы… вы совершенно правы… И все же кое-кто из тех, о ком вы говорите, более состоятельные, более набожные и властолюбивые, чем другие, тайно учредили Орден миссионеров льва — организацию, из-за которой уже поплатились жизнью несколько моих людей, пытавшихся разузнать о ней поподробнее. Вот почему сегодня правительство Венеции ставит перед нами первоочередную задачу обезвредить эту организацию. Для этого нам необходимо завладеть их хартией — единственным документом, доказывающим существование этой организации. Но Миссионеры льва, как они себя называют, хранят ее как зеницу ока, и никому из моей службы так и не удалось ее отыскать. Все, кто только приближался к ней, лишались жизни. Мы очень мало знаем об этом документе, разве только что весь он шит золотом. Если вы что-нибудь узнаете, прошу вас сразу прийти сюда и сообщить мне об этом. И помните, что существование и деятельность ордена зиждятся на абсолютной тайне, окутывающей этот документ. Будьте настороже, ибо, если вам доведется его увидеть, ваша жизнь тотчас окажется под угрозой и я буду вашим единственным шансом на спасение. А теперь, если вы хотите мне что-то сказать, я вас слушаю.

— Мне нечего вам сказать, я и не подозревал о существовании Ордена миссионеров льва и об их хартии, пока вы мне не рассказали. А что касается сведений, то мне их неоткуда взять, поскольку, как вы сами убедились, я всего лишь художник. Простой художник на службе у своих заказчиков. Если вы не против, я хотел бы вернуться к работе. Я и так сегодня потерял много времени. Я могу идти?

— Я мог бы держать вас здесь сколько угодно, но раз вы теперь один из самых знаменитых художников Венеции, то мне пришлось бы давать объяснения, а я именно этого хочу избежать.

Не дослушав до конца ответ собеседника, Якопо поднялся и, не попрощавшись, направился к выходу из Зала сената. Франческо Риста долго сидел в задумчивости и тер подбородок, глядя на удаляющегося живописца. «Что за странная личность, — размышлял он. — Художник, живущий исключительно среди своих персонажей… Дела людей из плоти и крови его совсем не интересуют… И все же этот человек по природе своей любознателен и мог бы, сам того не замечая, навести меня на то, что я ищу».