Опасная тайна Зала фресок - Питер Мэй

Раффин впился глазами в изображение. На пергаменте одни линии были проведены с нажимом, другие прорисованы слабо, и лишь когда Энцо убрал мутно-голубоватую бумагу, Раффина осенило:

— Господи, это же крест!

— Можно сказать, начало наброска распятого Христа. — Энцо провел пальцем по очертаниям фигуры.

Раффин выпрямился со встревоженным видом:

— Ну и что это значит?

— Не знаю, — пожал плечами Энцо. — Над кроватью тоже висит распятие. Гейяр был набожен?

Они пришли прощаться, и мадам Гейяр, не вставая с кресла, подняла на них глаза, явно озадаченная вопросом.

— Конечно, — сказала она. — Он очень благочестив и слушает мессу несколько раз в неделю.

— А в какую церковь он ходил?

— Сент-Этьен-дю-Монт, — сразу ответила старушка. — Это приход Сорбонны. Жак ходит туда со студенческих времен.

Церковь Сент-Этьен-дю-Монт в полном соответствии с названием находилась на холме — в конце улицы Горы Святой Женевьевы. С высокой колокольней, напоминавшей воздетую к небесам руку, храм четко выделялся на фоне неба, доминируя над соседними зданиями. Энцо и Раффин поднимались по крутому склону от метро «Мобер Мютюалите». Легкая утренняя дымка рассеялась, и солнце ощутимо припекало даже через облака, затянувшие небо.

Часы на колокольне под затейливой башенкой-фонарем показывали почти половину одиннадцатого. Перед церковью, на площади Аббата Бассе, сидели молодые художники, рисовавшие лестницу с закругленными ступенями, ведущую ко входу под аркой. Миновав площадь Святой Женевьевы и пройдя позади Пантеона, Раффин вывел Энцо на улицу Кловис, к боковому входу, откуда дорожка тянулась к дому кюре.

Кюре оказался пожилым, лысым, с венчиком тонких серебристых волос. Полы его длинных одежд величественно развевались, когда он вел визитеров в клуатр. Солнечные лучи, лившиеся через цветные стекла галереи, ложились на пол пестрыми пятнами. Двенадцать старинных витражей радовали глаз сочными красками: сцена торжества пророка Илии над жрецами Ваала, чудо небесной манны в пустыне, Тайная вечеря…

— Я хорошо помню этого человека. — Голос кюре причудливым эхом многократно отражался от полукруглых стен часовни. — Он несколько раз в неделю слушал мессу, регулярно бывал на исповеди. — Они прошли по короткому коридору, миновав ризницу, и оказались перед дверью, ведущей в церковный неф. Энцо с невольным благоговением поднял глаза к высоким сводам. Свет потоками лился через витражные окна абсиды и приделов вдоль крытой внутренней галереи, отражаясь в трубах органа, устремленных ввысь элегантными сияющими ярусами. Невидимый органист практиковался в мастерстве; после краткой паузы со старинных сводов обрушился рокочущий водопад божественной токкаты и фуги ре минор Баха. Кюре повысил голос: — Мы до самого сентября не ведали, что он пропал, ведь август — излюбленное время летних отпусков для парижан…

— Я знаю, вы не вправе нарушать тайну исповеди, святой отец, — начал Маклеод, — но не давал ли мсье Гейяр повода думать, что он в депрессии или его что-то тревожит?

— Признаться, я уже не помню. Полицейские наверняка задавали мне этот вопрос, но в памяти ничего не задержалось. В тот момент меня больше волновало осквернение храма. Скоро десять лет, как сотворили это святотатство. Остается надеяться, богохульникам не придет в голову отметить круглую дату. На всякий случай я попросил полицию обеспечить охрану.

— Осквернение храма? — Маклеод был заинтригован. — Что произошло?

— Я помню, — неожиданно нарушил молчание Раффин. — Во всех газетах писали. Кто-то вломился в церковь и принес в жертву животное перед алтарем.

— Свинью, — со вздохом уточнил кюре. — Здесь было как на бойне. Бедную тварь раскромсали на куски, повсюду осталась кровь, ошметки мяса…

— Для чего это кому-то понадобилось? — спросил Энцо.

— Господь их ведает. — Кюре возвел очи горе, словно в надежде на запоздалое озарение. — Наверное, какой-то языческий ритуал. Черная месса, жертвоприношение антихристу, их не разберешь… Никто не взял на себя ответственность за содеянное. Как мы ни оттирали и ни скребли пол, полностью отмыть кровь с плит не удается до сих пор. Вот взгляните сами… — Он быстро пошел по северному проходу, миновав несколько приделов, и остановился у алтаря с каменным экраном тонкой резьбы за большим распятием. Алтарь был обнесен веревочными барьерами — по церкви водили экскурсии. Ровные ряды плетеных стульев для прихожан тянулись до самого входа. — Смотрите, — указал кюре на древние каменные плиты и две ступени перед алтарем. — За десять лет порядком выцвело, но все еще заметно. — Большой участок немного отличался по оттенку, хотя никто не заподозрил бы истинного происхождения пятна. Кое-где окраска казалась гуще — кровь скапливалась в лужицы, а брызги высыхали. За несколько часов кровь довольно глубоко впиталась в пористый известняк.

— Это произошло ночью? — спросил Энцо.

— Ну да, я утром вхожу и вижу… Ох, чуть не стошнило, прости Господи.

— Какого числа это было, не помните?

— Мсье, — негодующе выпрямился кюре, — эта дата навечно выжжена в моей памяти! Это произошло в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое августа тысяча девятьсот девяносто шестого года.

Маклеод взглянул на Раффина, желая убедиться, что тот понял важность события.

Резкая трель телефона была слышна даже сквозь рев органа. Кюре полез куда-то под сутану и вытащил «Самсунг» последней модели. Судя по всему, служение Господу теперь осуществлялось и по мобильной связи. Извинившись, кюре торопливо вышел.

Энцо пристально смотрел на сланцевые плиты в темных пятнах. Напротив, у веревочного барьера, ограждавшего южный придел, группа туристов внимательно разглядывала резной каменный экран за распятием. Они казались целиком поглощенными этим занятиям, и Маклеод, переступив через веревку, прошел в центр нефа и встал на колени перед алтарем, словно молящийся. Однако если он и творил молитву, то божеству науки. Пошарив в торбе, он извлек крепкий нож с костяной рукояткой, раскрыл хорошо отточенное лезвие и принялся скрести по кромке одной из плит, срезая мелкие кусочки крошащегося известняка, испещренные точками, забитыми вековой грязью мелкими трещинками. Очень быстро на полу образовалась горка грязноватой каменной крошки, которую Энцо ножом передвинул на чистый листок, вырванный из записной книжки. Тщательно свернув бумагу, чтобы ничего не высыпалось из импровизированного кулька, он сунул фунтик в маленький пакет.

Сгорая от неловкости, Раффин прошипел:

— Вы с ума сошли!

Шиканье потонуло в могучих волнах органа.

Энцо обернулся:

— Что?

— Вы что творите, черт побери? — заорал Раффин. Слова многократно отразились от стен вслед затихающему эху баховской фуги, — органист закончил пьесу. Туристы обернулись.

Энцо положил пакетик в сумку и вернулся к северному приделу, преспокойно переступив веревочный барьер.