Прощаться не будем! - Александр Каренин

винтовку, я занял оборону в своем перевязочном кабинете и как многие другие бойцы госпиталя, вёл из окна прицельный огонь по наступающим силам.

В тот день мы смогли отбить атаку, но следовавшие друг за другом подкрепления гитлеровцев, мы уже не в силах были сдержать. Октябрьский приказал мне уводить людей, а сам остался в госпитале. Повинуясь приказу, я собрал оставшихся семерых человек и перебежками мы покинули госпиталь.

Полковник Литвинов и мой начальник Алексей Петрович, не желая сдаваться в плен, подорвали себя на гранате, когда немцы попытались окружить их у фонтана при входе в госпиталь.

Больше недели мы скитались по лесам, голодные, грязные, вшивые и просто обезумевшие от войны.

26-го числа в ходе ожесточенных боёв, был оставлен Могилёв. Мы несли огромные, бесчисленные потери. Наш полк и медсанбат был полностью уничтожен. В те дни скитаний, я понял, что скорее всего меня похоронили и что в мой дом уже давно почтальон принес извещение, где записано «Пропал без вести» или того хуже «Пал смертью храбрых».

«Эх, бедные мои родители, они ведь так же понимают, что их сын больше не приедет погостить. А моя любимая Ксюшенька в свои восемнадцать лет станет вдовой, так и не узнав, как погиб её муж» — подумал я, обессиленный и истощенный, цепляясь за мокрые от дождя кусты деревьев, преодолевая каждый метр пути. Таким был мой первый бой. Война словно жернова, перемалывала жизни и судьбы советских людей. Враг был на пике своего могущества и судя по всему рвался к Москве. А мы тем временем обреченно тонули в болотах, питаясь корой деревьев и щавелевыми листьями, ночуя где придётся.

Эпизод 8: «Свои»

Через полтора месяца скитаний по лесам, нам все же удалось выйти к своим. Придорожные указатели давали понять то, что мы находимся в районе города Юхнов, пройдя пол Белоруссии за это время. От столицы нас отделяло всего полторы сотни километров. Уже немощные, теряющие сознание мы решили заночевать в полуразрушенной хате на берегу реки Угры.

Где — то неподалеку гремели бои. Артиллерийская канонада и пулемётно — ружейные выстрелы преследовали нас шаг за шагом. Все это говорило о том, что враг вот-вот будет стоять и у стен Москвы. Наступающие части Красной Армии с востока, в отчаянных схватках останавливали противника всеми доступными силами. К сожалению, помочь им ни представлялось возможным, так как не было ни возможностей, ни патронов и тем более сил на ведение боевых действий.

С убийственной усталостью мы залегли в полуразрушенный сарай и наблюдали за гибелью наступающих войск. Картина была наижесточайшей. Немецкие пулеметы, как мясорубка, перемалывали наступающие войска. Тем, кому все же удавалось прорваться в немецкие оборонительные позиции, были тотчас же убиты. Крики, матершина, рукопашные схватки, единичные пистолетные выстрели, хлопки разрывающихся в воздухе гранат — все это стихло так же стремительно, как и началось. Из-за массированных фланговых и даже где-то безрассудных лобовых атак, всё поле боя было усеяно горами трупов. В течении нескольких дней, уже опухшими от голода и лишений, мы решились на дальнейший самостоятельный прорыв к своим в сторону фронта.

Ранним утром сквозь шелест листьев, я услышал подозрительный шорох возле нашего ночлега. На пороге, вдруг нарисовались несколько фигур в грязных плащ-палатках. Один из них передернув затвор своей винтовки, в полголоса произнёс:

— Эй! Вы кто такие будете? Свои? Аль чужаки?

Я с замыленным взглядом, пытаясь встать на ноги, пробормотал:

— Красноармейцы мы… к своим топаем… — и тотчас же рухнул на землю.

Что происходило со мной в тот момент, мне сказать трудно. Практически всё это время я находился в беспамятстве.

Очнулся в госпитале. По всей видимости уже в Москве. Это я узнаю от соседа по койке. Он рьяно, с перемотанной головой и гипсом на правой руке, распинался, дескать: «Скоро фрица тут в Москве голым задом встречать будем!»

За стенкой, где-то в соседних палатах раздавались душераздирающие крики. По-видимому, там были операционные. Кто-то просил больше водки, чтоб не так остро чувствовать боль, кто умолял о том, чтобы его пристрелили, а кто-то просто молча лежал и ждал своего часа. На стене неподалеку от моей койки, висел небольшой календарик, несколько запачканный кровавыми пальцами, с еле виднеющейся датой — 20 октября 1941 года.

Первым делом после долгой борьбы со смертью, мне вдруг пришла мысль позвонить родным и оповестить их о том, что я жив. Но к сожалению, как выяснится позже, связи в госпитале не было, только ВЧ, да и та у начальствующего состава. Центры связи были разрушены входе бомбардировок города, которые продолжались изо дня в день.

Условия были просто невыносимые. И кормежка такое себе, и уколы эти, от мягкого места уже ничего не осталось, и кровать низкая, с вонзающимися в спину пружинами. Б-р-р! Я уже начал дни считать, мечтая скорее вернуться в строй.

Пробыв в такой рутине десять дней, я все же сумел подняться. После пребывания в госпитале, меня направили в фильтрационный пункт, для полного установления личности. Думал теперь все будет хорошо, но увы. В палате меня уже ожидали двое в форме сотрудников госбезопасности. Один сидел на моей тумбочке, а второй стоял лицом к окну и спокойно смаковал папиросу, выпуская дым через нос.

— Сержант, на минуточку! — сказал особист, сидящий на тумбочке, подманив меня рукой.

— В чем дело? — удивленно спросил я.

— Да собственно ни в чем. Небольшая формальность! Прогуляемся до нас? Машина ждет внизу!

— Это что, арест? — взволнованно спросил я и голос мой мгновенно задрожал.

— Да ну что вы! Простая беседа, ничего личного! — ответил он и хитро улыбнулся краем глаза.

— Я могу собраться?

Особист, что у окна, затушил папироску о подоконник, звучно выдохнул дым, подошел ко мне и выхватив из рук документы, сказал:

— Бегом! У тебя минута! — и тотчас же с напарником спустился вниз к крыльцу. Вещей у меня было не много. Запрыгнув в свои галифе, и накинув поверх рубахи гимнастерку, я спустился вслед за ними.

У входа стояла роскошная чёрная ГАЗ М-1 с открытыми дверьми. Особист, что курил там наверху у окна, зашел мне за спину и деликатно толкнул меня под зад в салон. Другой сел спереди. Шофер завел двигатель, и мы поехали в неизвестном мне направлении.

Привезли в какое-то громадное здание после чего взяли под конвой и завели в кабинет. Жестко усадили на стул перед молодым особистом, с тремя шпалами в петлицах, с поблёскивающим на груди от света настольной лампы, орденом красной звезды. Он открыл судя по всему мое