Предатель - Андрей Волос

— Вот спасибо, что разъяснили, — буркнул Бронников.

Плотные тела сидевших на заднем сиденье справа и слева от него заметно грели… полнокровные ребята. От левого маленько парфюмерило.

Не дождавшись продолжения, Семен Семеныч неопределенно хмыкнул и встряхнул головой.

Больше не говорили.

Что-то маячило на краю сознания… никак не вспомнить. Ах, ну конечно!

— …Я на зов явился.

…Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.

Дай руку.

— Вот она… о, тяжело

Пожатье каменной его десницы!

Машина вырулила на Ленинградский проспект, споро пронеслась мимо Белорусского вокзала, погнала к Садовому…

Явился, да. Сволочь такая… «Дрожишь ты, Дон Гуан». Он не дрожит, нет. Даже странно… Впрочем, что странного? Первая — колом, вторая — соколом… Третья легкой пташечкой. Пожатье каменной десницы… Почему кошелку, гады, сразу не посмотрели? И без того знают, что в ней?.. Ну конечно. Как не знать, если Юрец, предатель, сказал. Так, мол, и так, товарищи. А в кошелке у него то-то и то-то… Какие сомнения могут быть?.. Юрий Колчин доложил. За это, глядишь, прощеньице… ему прощеньице ой как не повредит… провокатор!

Свернули в Благовещенский, пошли петлять переулками, пробираясь куда-то к Никитским.

Но как же так?!

Лицо Юрца выплыло из того быстрого чередования тьмы и света, какое всегда сопровождает езду по вечернему городу. Знакомым жестом поправил очки, взглянул серьезно… а вот и усмехнулся ободряюще.

Не может быть!..

Свернули во дворы, обогнули детскую площадку… скрипнули тормоза.

— Прошу.

— Вот уж спасибо… сколько с меня?

Молчат, суки. Типа шуток они не понимают.

Впившись в кошелку (Кирина баба Сима сказала бы: вот уж как черт за грешную душу), выбрался вслед за правым.

Дом неприметный — облезлый двухэтажный особняк. Окна высокого первого этажа зарешечены. И завешены изнутри. Ясное дело, секретничают…

Подвели к крыльцу.

— Спасибо, ребята, — сказал Семен Семеныч. — Теперь уж мы сами. До завтра…

Дверь распахнулась, упал клок света; вахтер посторонился, пропуская: своему хмуро кивнул, Бронникова окинул цепким взглядом.

— Присядьте, — предложил Семен Семеныч.

— Спасибо, постою. Позвонить можно?

— Сейчас, сейчас…

И ускользнул, гад, куда-то.

В другом конце коридора у торцевого окна с широким подоконником трое погогатывали с папиросочками, свет потолочных ламп слоился в дымном воздухе. Приглядевшись, Бронников понял, что один из трех, оказывается, женщина. Между дверьми кабинетов (в который именно шмыгнул Семен Семеныч, он не заметил) висели по стенам бордово-желтые плакаты. Ближайший обрисовывал принципиальное устройство пистолета Макарова. Следующий — приемы стрельбы из него. Тут же, кстати, был пришпилен лист с результатами стрельб: напротив фамилий значились, должно быть, выбитые очки; большие числа были обведены красным, меньшие — синим: ударники, стало быть, и отстающие. На противоположной стене схематичный пожарник поливал из шланга объятый пламенем дом; наличествовало и сакраментальное «01».

Пока Бронников немотствовал, все это разглядывая, ступени над его головой заскрипели, заухали; Семен Семеныч (как он наверху оказался? вторая лестница?) — уже не в плаще, а в темно-сером костюмчике и белой рубашке, и довольно приветливо:

— Герман Алексеевич, поднимайтесь! Только на перила там не очень… шаткие.

Поднялся.

Распахнув дверь кабинета, хозяин вежливо пропустил гостя, предложил сесть и, только когда Бронников воспользовался стулом (хотел было подвинуть, маленько нарушив гнетущий геометризм расположения: дудки, привинчен), занял свое собственное место за куцым письменным столом, совершенно пустым, если не считать телефонного аппарата, графина, пепельницы и спичечного коробка.

Достав из кармана, прибавил к сему сиротскому имуществу початую пачку сигарет «Пегас».

Секунд двадцать молчали. Бронников взглянул направо-налево. Разглядывать, как и на столе, особо нечего — сейф, Дзержинский на одной стене, Брежнев на другой, трехрожковая люстра. Окно наглухо закрыто плотными синими шторами. На сейфе почему-то желтый пластмассовый радиотрансляционный передатчик «Сибирь», какому место на коммунальной кухне.

Показалось, что Семен Семеныч смотрит в упор; вскинув взгляд, убедился, что так оно и было: откинувшись на стуле, Семен Семеныч задумчиво рассматривал его, как будто пытаясь для себя что-то решить.

Лицо у него было широкоскулое, смуглое, чистокожее; нос тонкий, с небольшой горбинкой; взгляд серо-зеленых глаз — ясный, открытый; темные, зачесанные со лба назад волосы, в которых серебрилась седая прядь (даже сейчас, при искусственном свете ее хорошо было видно), придавали его облику мужественности; и если бы не выражение холодного любопытства, это лицо вполне годилось бы, пожалуй, для изображения на афишах и агитационных плакатах.

— Так это… позвонить-то?

— Не работает, — отозвался Семен Семеныч. — Поломка на линии.

— Ах, поломка, — покивал Бронников. — Понятно, понятно… Такие деньги страна на вас тратит… народные, между прочим! А у вас, бедолаг, и телефона нет. Что за несчастное ведомство!..

Семен Семеныч равнодушно пожал плечами.

Бронников уже чувствовал, как злой бес принимается щекотать горло: цап-царап коготочками! цап-царап! то ли рассмеяться налаживает… то ли блевануть?

— Семен Семеныч! — сипло сказал он. — Простите великодушно. Звание ваше я могу узнать?

— Я удостоверение показывал…

— Да разве разглядишь! Вы своими удостоверениями как воробьи машете.

— Вам мое звание ни к чему. Доведут по мере надобности.

— Но позвольте!.. А как же мне к вам обращаться? Вы — лицо государственное. Так сказать, при исполнении. Не «дяденькой» же?

Семен Семеныч поднял взгляд от бумаг.

— Герман Алексеевич, что вы паясничаете?

— Отчего же! — возразил Бронников. Бес щекотал все пуще: едва сдерживался, чтоб не расхохотаться. — Вовсе нет! Просто хочется по форме, по закону!.. я же должен как положено… ну хорошо, можно вас маршалом называть?

— Хоть генералиссимусом, — буркнул Семен Семеныч.

— Отлично! — обрадовался Бронников. — Товарищ генералиссимус! Разрешите оправиться!

Семен Семеныч снова тяжело на него посмотрел, потом все же нажал какую-то кнопку.

Через несколько секунд дверь открылась, вошел чубарый парень в форме с сержантскими лычками на погонах… и в руках у него был карабин, бодро блестевший плоским штыком.

Сердце оборвалось: именно в ту секунду понял нечто окончательное.