Тревожная весна 45-го - Валерий Георгиевич Шарапов

смуглого паренька считалась виртуозная игра на гитаре и сильный приятный баритон. Для музыканта и держали законное местечко на другом торце стола.

Перебирая струны, Илюха выводил:

Я помню день, когда тебя я встретил,

Ты, прислонясь, стояла на мосту.

В твоих глазах метался пьяный ветер,

И папиросочка дымилася во рту…

Несмотря на то что репертуар Илюхи пополнялся крайне медленно и был хорошо знаком всем присутствующим, они с удовольствием слушали песню про Марьянку.

Трое бандитов молча пили мутный самогон. А Казимир и его приближенные обсуждали успешный налет на трофейный поезд.

— …хрен на блюде, а не люди! Мы, конечно, ухватили крупного господина Блинова[4], но в какой-то момент я подумал: все, балабас[5] пришел, — сплюнул в кулак селедочные кости Матвей. — Горох в волыне[6] закончился; я гайку из апельсина вывинтил[7], лежу, перрон нюхаю.

— Вот холера… чего ж ты ждал? — лениво поинтересовался Казимир.

— А глядел, чья возьмет. Если б легавые одолели — подорвал бы себя без слез и сожалений.

— Да чего уж там? И я дрейфанул, когда Миху подстрелили, — признался сидевший рядом Боцман. — Палю по мусорам, а сам думаю: все — амба.

— Крокодил[8] мы на шарапа взяли[9]. И подфартило нам. А в целом нормально сработали: соорудили звонок в комендатуру, подъехали, посветили погонами, прихватили из вагона ящик, — заключил Казимир. Вздохнув, покосился на свободные места за столом: — Правда, двоих на перроне оставили. Ну да без потерь в нашем деле не обходится. Давайте помянем корешков: Михеля и Петро…

* * *

Илюха успел опрокинуть пару стопок самогона и теперь пел ровным и приятным голосом:

Ты подошла ко мне танцующей походкою,

И тихо-тихо сказала мне: «Пойдем…»

А через ча-ас споила меня водкою

И завладела моим сердцем и рублем…

Рядом звенели стаканы, кто-то заходился в кашле, а пьяный Сашок хлюпал носом и тайком промокал рукавом слезу.

К десяти вечера более-менее трезвыми оставались четверо: Казимир, Матвей, Боцман, а также дед Гордей, дымящий цигарками на балкончике второго этажа. Пил он по состоянию здоровья мало, поэтому во время разгульных кутежей брал на себя обязанности дозорного.

Вообще дисциплина в банде была не хуже, чем в боевом гвардейском подразделении Красной Армии. Налаживал ее сам главарь, и на это у него имелись веские причины.

Внешность Казимир Квилецкий имел весьма приятную и запоминающуюся. Высокий, статный, подтянутый, без лишнего веса. Серые глаза, волнистые темные волосы, прямой нос, выразительные губы, волевой подбородок. Ловя на себе взгляды прохожих, Казимир понимал, что лицо, армейская выправка и манеры потомственного дворянина неизменно привлекают к нему внимание посторонних. Поэтому, перед тем как покинуть Марьину Рощу, он всегда старался придать своему обличью заурядность: намеренно не сбривал щетину, приклеивал усы, надевал мятую кепку, сутулился и использовал самую простую одежду.

С началом войны проживать в Москве стало опасно. Ужесточился паспортный режим, количество патрулей на улицах Первопрестольной увеличилось в разы. Повстречав на улице Квилецкого, любой милицейский наряд задавался вполне логичным вопросом: какого черта взрослый здоровый мужик призывного возраста делает в тылу? Пришлось Казимиру в срочном порядке разживаться «белым билетом», в который рукастый делатель ремарок[10] вписал несколько серьезных медицинских диагнозов, включая сложнейший перелом левой ноги. Теперь при встрече с патрульными Квилецкому приходилось искусно изображать хромоту и подтверждать ее надежным документом. После его изучения вопросы и подозрения у военных отпадали, и «инвалида» отпускали с миром…

Родился Казимир Квилецкий в 1896 году в Кракове в семье потомственного дворянина, графа, офицера царской армии. Окончив гимназию, юноша по совету отца самостоятельно отправился в Москву, где поступил в Алексеевское пехотное училище. Выпустившись прапорщиком, он сразу угодил на Юго-Западный фронт, где полыхал пожар Первой мировой. Командуя сначала взводом и ротой, а затем батальоном, Квилецкий быстро дослужился до ротмистра, получил три «Георгия» за храбрость и ранение, от которого на шее навсегда остался длинный кривой шрам.

Революцию он не принял, до 1919 года отчаянно дрался с большевиками в составе Дроздовской дивизии под началом белого генерала Владимира Константиновича Витковского. После разгрома армии Врангеля Витковский предлагал молодому Квилецкому вместе эмигрировать в США, но тот отказался. В ставшую независимой Польшу его тоже не тянуло — эта страна ему никогда не нравилась, а воспоминания о Кракове навевали тоску. Посему Казимир решил рискнуть и отправился искать счастья в Москву под чужим именем.

В столице молодой советской республики он некоторое время скитался по не успевшим уехать за границу родственникам и друзьям юнкерской юности. Было сложно, подчас опасно, но он не сдавался. В конце девятнадцатого года осел у давней знакомой — молодой одинокой женщины. В начале 1921 года у пары родился сын. Гражданской специальности Квилецкий не имел, учиться и работать не хотел, потому в скором времени прибился к банде, состоящей в основном из «птенцов Керенского» — уголовников, амнистированных в 1917 году Временным правительством.

Руководил бандой некто Жорж Кабанов — жестокий и беспринципный тип, уважавший, однако, Квилецкого за отчаянную храбрость, а также за способность детально просчитать и разработать вооруженный налет любой степени сложности. Жорж соорудил новичку надежную ксиву, в которой имя осталось настоящее — Казимир, а фамилия перекочевала из старого документа, когда-то принадлежащего железнодорожному инженеру Марку Железнову.

После одной удачной и шумной вылазки Кабанов поинтересовался: «Где ты научился так руководить боем?» На что Казимир сдержанно ответил: «Да бог с тобой, Георгий… разве это бой? Я на Дону с остатками полуроты батальон красных положил…»

Квилецкий очень быстро стал вторым человеком в банде, или, выражаясь военным зыком, «начальником штаба». Именно он предложил Кабанову обзавестись собственной разведкой и контрразведкой, а также поделить банду на самостоятельные боевые группы и тем самым значительно повысить уровень дисциплины. Кабанов последовал советам бывалого вояки, и в обновленном виде военизированная группировка практически перестала нести потери, а количество осечек благодаря всестороннему анализу при выборе объектов и грамотному планированию налетов свелось к нулю.

После случайной гибели Жоржа Кабанова под колесами грузовика вопрос о новом вожаке в банде не стоял — кандидатуру Квилецкого поддержало абсолютное большинство подельников. С тех пор его авторитет только возрос, а дисциплина стала по-настоящему железной, соответствующей его новой фамилии.

Отдохнуть и расслабиться дозволялось лишь после удачного завершения дела. Во всякое другое время за мелкие прегрешения рядовых членов банды лишали доли при дележе награбленного. За проступки средней тяжести следовали либо физические наказания, либо изгнание из