Легионер. Книга 2 - Луис Ривера

И все же в глубине души я был уверен, что поступаю правильно. Пусть я солдат, но ведь я еще и человек. Многие очень часто забывают об этом. Люди носят те маски, которые им удобны или выгодны, и со временем начинают считать эту маску своей истинной сутью. Срастаются с ней. И все их поступки отныне принадлежат не им, а завладевшей ими маске. Так мне подумалось тогда. Вряд ли есть просто плохие люди. Скорее всего, у них просто плохие маски. Например, солдат должен быть иногда жесток. Ничего не поделаешь, такое ремесло. Но почему-то для одних жестокость лишь необходимая иногда мера, а для других — едва ли не единственный смысл жизни. Разве дело только в характере человека? А случись так, что он не стал бы солдатом, а остался бы простым крестьянином? Был бы он тогда таким же жестоким? Или маска крестьянина позволила бы ему быть достойным человеком?

Я не знал ответов на эти вопросы. Но одно понял наверняка: быть хорошим солдатом — это не значит убить в себе все человеческое. Быть хорошим солдатом значит уметь забывать иногда о том, что на тебе надет военный пояс.

Сириец атаковал мощно и стремительно. Я едва успел парировать его выпад. Мой ответный удар был куда хуже. Ерунда, а не удар. Хорошо, что Бык не видел.

Дальше все пошло в том же духе. Сириец атаковал, я кое-как защищался, время от времени контратакуя, но как-то неубедительно, будто впервые взял в руки меч. Я просто не мог ничего поделать. Противник каждый раз опережал меня на какое-то мгновение. Но этого мгновения было достаточно, чтобы мой меч встречал пустоту. Его же удары сыпались одновременно с разных сторон, не давая мне ни секунды передышки. Только успевай поворачиваться. Если бы не суровая школа Квинта Быка, я уже давно был бы мертв. А так пока держался.

Единственная надежда была на то, что рано или поздно сириец выдохнется. Меч это не перышко и долго поддерживать такой темп боя нельзя. Будь ты хоть самый что ни на есть двужильный парень, усталость все равно возьмет свое. К тому же сириец был постарше меня лет на десять. А возраст в таких делах играет не последнюю роль. Словом, мне оставалось лишь беречь силы и ждать, когда противник допустит ошибку. И изо всех сил постараться не ошибиться самому. Не слишком красивая победа, конечно. Но когда дерешься за свою жизнь, о красоте как-то не задумываешься.

Первое волнение, которое всегда бывает в начале боя, улеглось, и я стал действовать расчетливее. А главное — спокойнее. Ярость нужна перед боем, чтобы заглушить страх. Или тогда, когда ты понимаешь, что обречен и все что тебе остается, забрать с собой как можно больше врагов. Во всех остальных случаях она только мешает. Не меньше, чем страх. Не меньше, чем жажда жизни. Не меньше, чем любое другое чувство…

Сириец по-прежнему раз за разом бросался в атаку, но теперь я предугадывал почти каждое его движение и без особого труда отбивал удары. Видя, что мою защиту не пробить, он решил изменить тактику. Теперь он заставлял атаковать меня, рассчитывая на один единственный ответный удар. Он опускал меч, открывая свой бок, делал ложные выпады, якобы случайно проваливаясь и оставляя незащищенной грудь или спину. Что ж, это мы тоже проходили… На эти уловки я не поддавался. Спокойно стоял и ждал, когда ему надоест ломать комедию.

Раздались первые недовольные возгласы приятелей сирийца, которые рассчитывали, что их товарищ без труда одолеет юнца. Да и он сам, похоже, начал злиться. Его можно было понять: легкая на вид добыча оказалась не по зубам. Ничто так не злит человека, как понимание того, что все расчеты оказались ложными.

Эта злость мне была только на руку. Чем больше выходил из себя сириец, тем точнее и эффективнее действовал я. Когда ты не можешь ничего противопоставить своему противнику, ищи то, что он противопоставит сам себе. Ищи, а когда найдешь — пользуйся этим. В любой стене можно пробить брешь, если работать упорно и методично. Бык часто говорил, что одной храбрости для победы мало. Нужно еще и трудолюбие.

Я дрался спокойно, будто на учениях. Никуда не спешил, не злился из-за того, что у меня все идет не слишком гладко, не пытался удивить противника своим искусством фехтовальщика. Простые удары, незатейливая защита, никакой суеты и лишних эмоций. Работал, а не сражался. И, в конце концов, это принесло свои плоды. Уставший от собственных бешеных атак сириец во время очередного выпада выставил ногу чуть дальше, чем было нужно. И тут же мой меч метнулся ему навстречу и вонзился прямо подмышку. Ранение это очень болезненное и опасное. Сириец рухнул на одно колено, побледнев и скрежеща зубами.

Сирийцы взвыли. Мои ребята радостно завопили.

Но мужества у моего врага хватило бы на троих. Он переложил меч в другую руку и с трудом поднялся, всем своим видом давая понять, что бой еще не закончен. Видно такой уж был сегодня день. Все драться до конца, чего бы это ни стоило.

Поначалу сириец держался неплохо. Меч в его левой руке был так же опасен, как и в правой. Но кровотечение было слишком сильным. Задора у лучника хватило лишь на несколько атак, которые я легко парировал. Честно говоря, убивать мне его не хотелось. Одно дело нанести смертельный удар в горячке боя. И совсем другое — добить раненого врага. Поэтому я даже не пытался атаковать сам. Просто отбивал удары и ждал, когда силы покинут истекающего кровью сирийца окончательно.

Наконец, он не выдержал и снова опустился на колено.

— Ну, чего ты ждешь, легионер? — прохрипел он, подняв ко мне залитое потом и перепачканное собственной кровью лицо. — Давай уж, прикончи меня.

— Я выиграл этот бой. Так что скажи своим людям, чтобы брали тебя и убирались отсюда.

— Лучше убей меня, солдат. Если оставишь меня в живых, я буду искать новой встречи с тобой. Саллах был моим братом. Так что ты мой кровный враг. И я не успокоюсь, пока не отомщу. Лучше убей меня сейчас…

Слова давались ему с огромным трудом. Было видно, что он вот-вот потеряет сознание.

Я вытер меч и поднял с земли ножны:

— Не буду я тебя убивать. Хочешь мстить — мсти. Но сейчас выполни наш уговор.

Сириец безразлично пожал плечами, будто мы с ним не сошлись в цене на кувшин никудышно вина. Он что-то коротко сказал своим. Те, поворчав немного, соорудили из щитов и жердей подобие носилок, положили на них раненого, лишившегося к тому времени чувств, и вышли со двора, бросая на нас злобные взгляды.

Кроха шумно выдохнул. Сцевола хлопнул меня по плечу. Юлий усмехнулся и одобрительно кивнул. А меня била дрожь.

— Дайте воды, — сказал я.

Кто-то протянул мне баклагу. Я сделал несколько больших глотков. Стало немного легче. Только сейчас я понял, как зверски устал. Руки и ноги были словно из дерева…

— Ну что, командир, — хохотнул Кроха, — теперь девица твоя. Надо сказать, знатная добыча!

И заржал. К нему присоединились остальные. Я внимательно посмотрел на девчонку, тихо сидевшую чуть в стороне, не сводя с нас испуганных глаз. Мне стало понятно, что так развеселило ребят. Девчонка была ужасающе грязной и тощей, будто ее месяц морили голодом. К тому у нее же была заячья губа. Короче, красавицей ее не смог бы назвать и слепой…