Роковая роль - Елена Топильская

Мне сказали, что дежурный эксперт уехал в Колпино, будет занят до утра. Если это так, пусть дежурный вызовет из бюро подменного эксперта.

Взор Петра Валентиновича полыхнул сумасшедшей радостью.

— И понятых найдите, — добавила я. Петр Валентинович поскакал исполнять.

На подхвате сегодня дежурит доктор Стеценко, так что осмотр обещает быть приятным. Пока я не стала говорить молоденькому оперативнику про свои сомнения.

Помимо того, что я услышала от Климановой на приеме — про преследования загадочного молчальника, мне не понравилось в ситуации еще кое-что. Например, то, что, по моим представлениям, раз уж женщина собирается покончить с собой путем приема горсти снотворного, почему бы ей при этом не лечь в постель?

Вместо того, чтобы валяться рядом с кроватью на полу? И вопрос номер два — где ручка, которой написана предсмертная записка?

К моменту, когда из прихожей послышался жизнерадостный голос судебно-медицинского эксперта Стеценко, криминалист Гена Федорчук уже заканчивал свою работу. Он все сфотографировал, согласился со мной в том, что пытаться найти какие-то следы на полу бессмысленно, поскольку стадо начальников уже пронеслось по месту происшествия. Я записала в протокол, что на туалетном столике находится записка, выполненная красителем синего цвета на белом листе бумаги размерами такими-то, со следующим текстом, и Гена записочку аккуратно положил в пакет, заверив, что попробует обработать ее нингидрином.

— Ты только пальцы у нее не забудь откатать, чем черт не шутит, а вдруг что-то на записочке найдем, — тихим голосом попросил он. Гена вообще человек тихий, и удивительно приятный в общении. По крайней мере, для меня — я питаю слабость к конкретным людям, умеющим высококлассно делать свое дело. А Гена для меня непререкаемый авторитет в области криминалистики, и за годы совместной работы многократно подтверждал это.

Заклеив конверт с запиской, он задал мне тот же самый вопрос, который я пыталась решить в течение всего пребывания на месте происшествия:

— Маш, а чем она записку писала? Где ее ручка?

Я еще не успела ответить, что этот вопрос и меня чрезвычайно занимает, как рядом материализовался Петр Валентинович со своей неизменной папочкой и доложил, что во всей квартире им найдено три пишущих предмета, — шариковая ручка с черной пастой на кухне возле телефонного аппарата, перьевой «Паркер» в сумке хозяйки квартиры и карандаш в коробочке на туалетном столике. Поскольку я на туалетном столике не обнаружила ни одного пишущего предмета, то не поленилась пойти посмотреть, что же Петр Валентинович имеет в виду.

Оказалось, что он имел в виду огрызок черного косметического карандаша для бровей. Грифель карандаша был таким мягким, что написать что-либо им было невозможно, разве только на зеркале, что я и продемонстрировала залившемуся от смущения багровой краской Петру.

Но проведенные им розыски несомненно были полезными. В квартире не было ручки, которой могла быть написана записка. Конечно, оставался вариант, при котором записка писалась в другом месте. Например, в театре. Черт их знает, этих самоубийц — Маяковский якобы двенадцать дней носил при себе предсмертную записку и только исправлял дату. Кстати, на нашей записочке дата не проставлена.

Пока ждали доктора, Петя рассказал, что тревогу забили коллеги Кпимановой, когда она вчера не пришла на спектакль. Такого с ней, по словам работников театра, никогда не бывало, она имела репутацию очень обязательного человека, запоями не страдала, наркотиками не баловалась, жила одна, поэтому не имела проблем, с кем оставить ребенка или престарелую матушку. Соответственно, ее неявка на спектакль была воспринята как чрезвычайное происшествие. Звонили ей по телефону, никто не ответил, тогда отрядили к ней домой группу товарищей.

Двери никто не открыл, в окно увидели, что в комнате горит свет, и пошли в жилконтору за слесарем…

Вообще, от Пети пока что было гораздо больше толку, чем от хмурого сотрудника убойного отдела, который все это время преспокойно покуривал на кухне, последние два часа — в обществе понятых, и что-то чирикал на бумажке.

Чего он тут околачивался, я плохо понимала, но все как-то было его не спросить.

В конце концов, есть не просит, пусть сидит, я все время про него забывала.

Федорчук аккуратно сложил на краешке стола конверты с дактопленками и запиской, все они были каллиграфически им надписаны.

— Маш, я поехал, у меня еще две квартирные кражи на очереди. Если дело будешь возбуждать, свистни, я тебе все оперативно сделаю.

Он помахал ручкой операм и ушел, тихо притворив за собой дверь.

С шутками, прибаутками вошел доктор Стеценко, и Петр Валентинович свою восторженность переместил на него. Еще бы — такой молодой, но уже очень опытный судебный медик, феерически остроумный, доброжелательный, с ослепительной улыбкой. Мне он поцеловал ручку, предварительно надев резиновые перчатки (лишнее свидетельство его остроумия). Но тут же деловито присел к трупу и преобразился — стал жестким и собранным экспертом, в отличие, например, от Левы Задова, который хохмит и фонтанирует на протяжении всего осмотра трупа.

— Кто у нас девушка? — спросил он, аккуратно переворачивая тело на спину.

— Девушка у нас актриса, — пояснила я.

— Мне сказали, что и записочка имеется?

— Имеется, — хриплым от волнения голосом подтвердил Петр Валентинович и откашлялся.

— Так что ж мы тут время теряем? — вкрадчиво продолжал доктор Стеценко, осуществляя, тем не менее, подготовку к фиксации трупных явлений.

Я даже не стала отвечать, придвинувшись поближе и вглядываясь в лицо трупа. Так получилось, что для равновесия мне пришлось опереться на плечо доктора Стеценко. Он не выказал никакого неудовольствия, а я напряженно прислушивалась к своим впечатлениям. Похоже, что я стала относиться к нему гораздо спокойнее. Еще немного, и можно будет с чистой совестью считать, что мы друзья, а не любовники. Соответственно, и проблема мужчины в моей жизни тогда снова встанет со всей остротой. Я уже давно поняла, что слегка отстаю в развитии, поскольку нормальной юности у меня не было, я все время училась и работала, было не до этого, а природа-то берет свое. Вот сейчас настал час «икс», когда хочется любви и ласки так, что скулы сводит. Наверное, и сыночек в меня пошел, женщины его не интересуют, не интересуют, а уж потом как заинтересуют — мало не покажется.

Стеценко пошевелился, и вся лирика тут же вылетела у меня из головы.

Пальцами в резиновых перчатках он методично ощупал голову трупа, раскрыл веки и заглянул в глаза, отвернул губы, проверяя, нет ли там кровоизлияний. Их не было. На вид все было пристойно.

— Ну что, на первый взгляд похоже на отравление димедролом, — пробормотал Стеценко, складывая стопочкой пустые упаковки из-под лекарства, валявшиеся рядом с трупом. — Зрачки расширены, есть некоторые признаки смерти по асфиктическому типу.