Лабиринт смерти - Филип Киндред Дик

— Никогда раньше не пил алкоголя, — сказал Ник, когда они сели за стол друг против друга. Его охватило какое–то поразительно странное чувство. — Все время читаешь в газетах, что люди от этого становятся одержимыми, подвергаются полной деградации личности, поражается их мозг. По сути…

— Просто запугивание, — сказал Дзета. — Впрочем, верно, поначалу тебе не следует торопиться. Пей не спеша; пусть оно там уляжется.

— А какое наказание следует за распитие спиртного? — спросил Ник. Он вдруг обнаружил, что ему стало трудно выговаривать слова.

— Год. Окончательно, без возможности досрочного освобождения.

— И дело стоит того? — Комната вокруг него стала казаться нереальной; она потеряла свою вещественность, свою конкретность. — А разве не формируется привыкание? В газетах пишут, что, один раз попробовав, человек уже никогда…

— Да пей ты пиво, — прервал его Дзета; он отхлебнул из своего бокала, опорожняя его без видимых трудностей.

— Знаешь, — пробормотал Ник, — что скажет Клео насчет того, что я выпил?

— Жены все такие.

— Не думаю. Это она такая, а некоторые не такие.

— Да нет, все они такие.

— Почему?

— А потому, — ответил Дзета, — что муж для них — только источник материальных средств. — Он рыгнул, скроил гримасу и откинулся на спинку вращающегося стула, зажав в здоровенной ручище бутылку пива. — Для них… ну вот, смотри. Скажем, у тебя есть какая–то машина — какой–нибудь хитрый, замысловатый механизм, который приносит тебе кучу юксов, если работает как следует. Теперь предположим, что этот механизм…

— И что, жены действительно так относятся к мужьям?

— Точно. — Дзета снова рыгнул, кивнул и передал Нику бутылку пива.

— Но это же не по–человечески, — сказал Ник.

— Точно. Клянусь твоей багрово–зеленой жопой — так оно и есть.

— Я думаю, что Клео беспокоится обо мне потому, что ее отец умер, когда она была еще совсем маленькой. Она боится, что все мужчины… — Он искал нужное слово, но не мог его найти; его мыслительные процессы были теперь сбивчивыми, туманными и необычными. Он никогда раньше не испытывал ничего подобного, и это напугало его.

— Да не беспокойся, — сказал Дзета.

— Я думаю, Клео какая–то пресная, — пробормотал Ник.

— Пресная? Что значит «пресная»?

— Пустая. — Он махнул рукой. — Или, я хотел сказать, пассивная.

— Женщины и должны быть пассивными.

— Но это служит помехой… — Он споткнулся на этом слове и почувствовал, что краснеет от смущения. — Это служит помехой их взрослению.

Дзета наклонился к нему.

— Ты все это говоришь потому, что боишься, что она тебя не одобрит. Ты говоришь, что она «пассивная», но ведь теперь–то, в этом случае, тебе как раз это и нужно. Ты хочешь, чтобы она шла еще дальше; то есть одобряла то, что ты делаешь. Но зачем вообще ей рассказывать? Почему она должна об этом знать?

— Я всегда ей все рассказываю.

— Зачем? — громогласно вопросил Дзета.

— Я обязан так поступать, — ответил Ник.

— Когда мы допьем это пиво, — сказал Дзета, — мы с тобой кое–куда смотаемся. Где, если нам повезет, мы сможем подобрать кое–какой материал.

— Ты имеешь в виду материал о Низших Людях? — спросил Ник и почувствовал, как в груди у него похолодело; он понял, что его затягивают в опасное предприятие. — У меня уже есть брошюра, которую один мой знакомый расценивает как… — Он замолчал, не сумев выстроить фразу. — Я вообще не собираюсь рисковать.

— Ты уже рискуешь.

— Но этого достаточно, — сказал Ник. — Вполне. Сидеть здесь, пить пиво и разговаривать, как мы разговариваем.

— Только один разговор имеет значение, — заявил Дзета. — Тот разговор, который ведет Эрик Кордон. Настоящий материал; не те поделки, что передаются на улице с рук на руки, а то, что на самом деле говорит, вся суть. Я ничего не хочу тебе говорить: я хочу, чтобы он сказал это тебе. Через одну из своих брошюр. И я знаю, где мы можем ее подобрать. — Он встал из–за стола. — Я говорю не о «словах Эрика Кордона». Я говорю о подлинных словах Эрика Кордона, о его иносказаниях и предостережениях, о планах, известных только настоящим членам мира свободных людей. Низким Людям в подлинном смысле, действительном смысле.

— Я не хотел бы делать ничего, что не одобрила бы Клео, — сказал Ник. — Муж и жена должны быть честны друг с другом; если я займусь этим…

— Если она не одобрит — найди себе другую жену, которая одобрит.

— Ты серьезно? — спросил Ник; голова его к тому времени так затуманилась, что он даже не мог понять, серьезен ли Дзета. И действительно ли он имеет в виду именно то, что говорит, — не важно, прав он или нет. — Ты хочешь сказать, что это могло бы разделить нас? — спросил он.

— Это уже разрушило множество браков. В любом случае, разве ты так уж с ней счастлив? Ты же сам сказал, что она «пресная». Это твои слова. Это сказал ты, а не я.

— Это все от спиртного, — пробормотал Ник.

— Конечно, от спиртного, «in vino veritas», — сказал Дзета и ухмыльнулся, показав коричневатые зубы. — Так на латыни; а значит это…

— Я знаю, что это значит, — перебил Ник; теперь он почувствовал злобу, но не мог понять, к кому. К Дзете? «Нет, — подумал он, — к Клео. Я знаю, как она бы к этому отнеслась: «Мы не должны накликать на себя беду. Нас отправят в лагерь для интернированных на Луну, в один из этих ужасных трудовых лагерей». — А что важнее? — спросил он у Дзеты. — Ведь и ты женат; у тебя жена и двое детей. Чувствуешь ли ты ответствен… — Язык снова отказался ему повиноваться. — Чему ты больше предан? Семье? Или политической деятельности?

— Людям в целом, — ответил Дзета. Он задрал голову, поднес ко рту бутылку и допил остатки пива. Затем он резко, со стуком поставил бутылку на стол. — Давай–ка двигаться, — сказал он Нику. — Знаешь, как в Библии: «Познаете вы истину, и истина освободит вас».

— Освободит? — переспросил Ник, тоже вставая — и находя это для себя затруднительным. — Вот уж это брошюры Кордона вряд ли с нами сделают. Какой–нибудь легавый разузнает наши имена, выяснит, что мы покупаем кордонитскую литературу, и тогда…

— Если все время искать легавых, — съязвил Дзета, — то как тогда вообще жить? Я видел сотни людей, которые покупают и продают брошюры, иногда на тысячи юксов за один заход, и… — он сделал паузу, — иногда сыщики действительно до них докапываются. Или какой–нибудь легавый заприметит тебя, когда ты передаешь несколько юксов торговцу. А затем, как ты говоришь, следует тюрьма на Луне. Но ты должен идти на риск. Жизнь сама по себе уже риск. Ты спрашиваешь себя: «Стоит ли игра свеч?» — и отвечаешь: «Да, стоит». Стоит, будь она проклята. — Он надел пальто, открыл дверь конторы и вышел на солнце.