Ожерелье для дьявола - Жюльетта Бенцони

Жиль расхохотался.

— Пако, друг мой, ты слишком много слушаешь россказней слепых нищих на Пуэрта дель Соль.

Они заменяют газеты и пересказывают дворцовые сплетни.

— Слепые иногда говорят и правду. Или мне, может, приснилось, что один из твоих сослуживцев в гвардии недавно был незаметным образом уволен со службы только потому, что он по ночам давал уроки игры на гитаре Ее Высочеству?

— Много всякого говорят, — уклончиво ответил Жиль, не желая более продолжать разговора, который, как он полагал, его совершенно не касался.

Гойя вынул длинную черную сигару из внутреннего кармана куртки. Зажег ее, краем глаза наблюдая за другом. С наслаждением сделав несколько затяжек, он заявил:

— Ты не болтлив, и это хорошо. Что бы там ни говорили, ни для кого в Мадриде не тайна, что принцесса Мария-Луиза одарена чрезмерным темпераментом, которого не удовлетворить толстяку-мужу, и что ее необычайно интересуют охранники гвардии. Берегись!

— Чего?

— Трех личностей: во-первых, герцогини Сотомайор, главной камеристки, у которой страсть к шпионажу в крови; во-вторых, исповедника короля, непроницаемого дона Жоакино д'Элета, он так тощ, что может проникнуть даже в оконную щель; а в-третьих, министра двора Флорида Бланка, обязанность которого — устраивать быт коронованной семьи. Именно он так ловко устранил гитариста. Однако гитарист принадлежал к очень знатной семье Кастилии. А ты иностранец и можешь быть устранен… навечно. А я еще не закончил твоего портрета. Это было бы слишком тяжело для меня.

— Не опасайся, у тебя будет время закончить.

Принцесса думает обо мне не больше, чем я о ней.

Между нами, твой гитарист был чертовски смел, а что до меня, то я предпочитаю прекрасных танцовщиц Лос-Рей. Ну, прощай, Франсиско. Я зайду до конца недели, чтобы пригласить тебя поужинать.

— Прощай, француз. Я задерживаю тебя… ну, до встречи в моей мастерской в д'Эль-Растро.

Жозефа еще заставит тебя попоститься.

Друзья обнялись, Пако снова принялся за рисунок, а Жиль подошел к лошади, вскочил в седло и готов уже был покинуть Карабаншель. Он надеялся еще подъехать к Терезии, жадно отыскивавшей его взглядом, чтобы кивнуть ей напоследок, но его внимание было привлечено громкими звуками колокольчиков подъезжавшей кареты.

Это был маленький кабриолет, с блестящими медными полосками, в который была впряжена великолепная андалузская лошадь, экипаж был известен всему Мадриду, так как принадлежал знаменитому матадору, великому Педро Ромеро. Тот правил сам.

Громкие приветствия сопровождали появление идола, пышно разодетого в бархат канареечного цвета, расшитый золотом, и улыбавшегося ослепительной белозубой улыбкой. Жиль удостоил его рассеянным взглядом, так как рядом с ним, на красных подушках кареты, он узнал ту единственную женщину, пробудившую в нем интерес со времени его прибытия в Испанию. Это была великолепная маха с огненным взором, она вызвала в нем жгучие воспоминания о Ситапаноки, этой индейской принцессе, чей образ приходил к нему в бессонные ночи.

Испанка была не так красива, как индейская принцесса, но от всего ее образа исходила демоническая жизненная сила. Густая волна черных кудрявых волос, еле удерживаемая разноцветной лентой, спускалась до середины спины, обрамляя бледное лицо с громадными черными глазами.

Губы ее способны были пробудить чувственность старого отшельника. Черный корсаж с оплечьями, обшитыми позументом, был раскрыт до широкого ярко-красного пояса, к которому были прикреплены две темные розы, особо подчеркивавшие длинный треугольник отсвечивающей яркой белизной кожи между вызывающими грудями.

Тонкое коралловое колье охватывало прекрасную шейку. Черная мушка под левым глазом, черный узкий бант, удерживавший третью розу на запястье, и большой кружевной веер дополняли убранство подруги тореро. По его победоносному виду можно было не сомневаться, что эта прекрасная маха была именно его подругой.

Такое открытие было неприятно для Жиля.

Но ведь он лишь во второй раз встретил эту девушку. Первый раз это было, когда шел последний вечер карнавала в Мадриде на площади Себада.

Она неожиданно возникла среди толпы, схватила молодого человека за руку и увлекла его в кричащую и жестикулирующую массу людей, танцующих фарандолу в свете дымящихся факелов. Жилю сначала почудилось, что это какой-то призрак, поскольку она была одета во все белое. Кроме того, под мантильей на ней была надета маска смерти.

Он испуганно отшатнулся, и она расхохоталась.

— Ты солдат, и ты боишься смерти?

— Я никогда ее не боялся. Пусть моя смерть будет такой же прекрасной, как и ты. Я угадываю, кто ты.

Девушка засмеялась, и они были вовлечены в длинную цепочку танцующих, а затем она вдруг отстранилась от него, потянула его за собой, и молодые люди оказались на паперти церкви. Из открытых дверей виднелись освещенные хоры. Девушка сделала движение, чтобы войти в церковь, но Жиль удержал ее.

— Дай мне увидеть твое лицо, прекрасная Смерть, я хочу запомнить его.

Она мгновение колебалась. Под кружевами корсажа Жиль видел, как трепетала ее грудь. Ее дыхание было учащенным. Он привлек ее к себе, и она не сопротивлялась.

— Ты хочешь этого? — прошептала она.

— Умоляю.

Она сорвала ухмыляющуюся маску смерти, отбросила в сторону. Минуту они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Затем в естественном порыве они потянулись друг к другу. Жиль сжал ее в объятьях, склонился к ней, девушка подняла голову и подставила губы…

Жилю показалось, что он погрузился в огненное пламя. Ее губы были горячими, поцелуй — настоящим произведением искусства, а тело, подобно курительнице, источало чарующие запахи амбры. Он снова потянулся к ней, но девушка, хохоча, выскользнула из его рук.

Увидев сейчас при ярком свете солнца свою мимолетную знакомую. Жиль нашел ее еще более прекрасной. Она улыбалась, и солнце играло на губах и острых зубках прекрасной хищницы. Самодовольное лицо тореро, его вид собственника взбунтовали молодого человека, и он стремительно направил коня к повозке с такой решительностью, что Ромеро вынужден был остановить свою лошадь, чтобы избежать столкновения. Мерлин, понукаемый твердой рукой своего хозяина, стал на дыбы, его передние ноги оказались так близко к голове Ромеро, что тот побледнел, испустил глухое ругательство, а Жиль, приподняв свою треуголку, широким жестом поприветствовал его спутницу.

Она вовсе не испугалась. По ее улыбке, по приветливому взгляду, который она ему послала, шевалье понял, что девушка его узнала. А Ромеро удовольствовался тем, что признал форму гвардии и, несмотря на спесь, свойственную людям его профессии, искривленным от негодования ртом пробормотал что-то невнятное. Глаза же его выражали смертельную ненависть.