Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

человек очень пожелает? – забеременела. На глазах пухла она, пока не разобрались, что неспроста. И было как раз то время, когда смуглая полонянка стала кашлять, тосковать и худеть. Потом у нее горлом пошла кровь…

Отставной поручик крадучись ходил на ее могилку и так же – во флигелек к младенцу. А возвращаясь, с недоумением глядел на жену, которая день ото дня округлялась. А там и родила. И тоже мальчика. Тут слетелись кормилицы и няньки, и зашумел, заскворчал помещичий дом. Отставной поручик, конечно, тоже радовался новорожденному.

А Авдотья Павловна между тем задумала черное дело. Зима в тот год будто нарочно вступила с ней в заговор против сиротки: флигель промораживало, продувало – и годовалый малыш, которому мать дала имя Мигель, а отец – Михаил, стал болеть.

«Не расти моему родному дитяти с чертенком иноземным! – поклялась Авдотья Павловна. – Надумает еще супруг и в завещании упомянет его». И вот однажды, когда муженек был в отлучке, а чертенок опять кашлял, приказала она девке Палашке увезти младенца в Москву да и подбросить его там возле какого-нибудь богатого дома.

– Сказывают, живет там чудак один, барин Демидов, дом строит для таких-то… подкидышей да незаконных. Поняла?

Та все поняла – и дело было сделано. А супругу объявили, что заболел младенец горлом и похоронен рядом с матерью. Николай Петрович поплакал втайне и… отправился на новую войну.

…На чем въезжают в жизнь, в историю самые удачливые люди? На тройке легкокрылых коней, один из которых – жизненная сила, другой – историческое благоприятствование, а третий – могучие крылья за спиной. Люди эти не очень грамотны и не брезгают никакими приемами. Зато потомки их пересаживаются на других коней. И снова тройка птицей летит по просторам. Тут один из коней – беспутная трата денег, другой – милосердие, служение Богу, а третий – чудачества и прихоти от великого богатства. Ну и образованность витает…

Так было в том веке с уральскими Демидовыми. Прокопий Акинфович, которому уже близилось к шестидесяти, был не только образован, не только объехал европейские страны, но имел и сугубый интерес к наукам. Каким? Естественным. Развел сады в Москве, и росли там невиданные цветы и деревья, вызревали даже ананасы и виноград. Особенное пристрастие имел он к травам лекарственным, даже издавал «Травники». А еще пустил капиталы, нажитые отцом и дядьями, уральскими заправилами, на собственные причуды, которым не было конца. Это он заложил над Москвой-рекой Нескучный сад, и было в нем пять террас, восемь оранжерей, множество кустов и деревьев, а в уединенных уголках играли невидимые эоловы арфы.

Екатерина II не без презрительной мины как-то сказала, что, мол, москвичи так любят свой город, что думают, будто нигде, кроме Москвы, и не живут люди. И к городу этому, кичившемуся знатностью, императрица обратила свои взоры: Петербург, мол, давно распланирован, а Москва растет сама по себе, без всякого порядка, как трава под ногами. Занялись по ее указанию архитекторы проектами Большого Кремлевского дворца, Университета, Царицынского дворца…

Кто-то написал докладную бумагу о том, что по Москве вольно бегают беспризорные дети, брошенные нерадивыми родительницами. И тут же был создан проект Воспитательного дома, да таких гигантских размеров, что он бы всю ширину Москвы-реки занял.

Заманчивый был проект – одним махом всех убивахом! В здании разместились учебные комнаты, спальные, столовые, мастерские. И надпись снаружи: «Для благородного и мещанского юношества, для приносимых детей Дома и Госпиталя, для бедных родительниц в столичном городе Москве». Воспитанники должны были в том доме становиться башмачниками, красильщиками, перчаточниками, огородниками, садоводами, ткачами, граверами. И притом – оставаться «вечно вольными людьми».

Только вот беда: проект Воспитательного дома был столь грандиозен, что у казны не хватило денег на строительство, – и дело застопорилось. Но императрица издала новый указ (не без влияния, кажется, Руссо): чтобы богатые жертвовали деньги на сие благородное дело.

Тут-то и показал свои великие возможности Прокопий Акинфович Демидов. Жертвователей и меценатов в течение долгих лет было немало, но первый – Демидов, который сразу выложил двести тысяч ассигнациями, написав императрице, что желает «иметь о несчастных попечение и начатое в Москве каменное строение достроить своим иждивением».

Екатерина задумала еще и спрямить улицы в Москве, сделать кольцо бульваров и осуществить целую серию других градостроительных работ. Золотой век московского дворянства! В городе сохранился еще усадебный стиль, а Матвей Казаков и Василий Баженов ставили здания так, чтобы придать им «наивеликолепнейший вид». Так же величественно поднялся на берегу реки Москвы Воспитательный дом.

Сюда-то, в этот дом, после многих мытарств по гостиницам с актеришками и иными непутевыми людьми и попал наш подкидыш по имени Мигель, или Михаил. На бумаге при нем было начертано: «Михаил, Богом данный». И фамилию ему определили – Богданов.

Когда-то царь Петр I издал указ, чтобы незаконных детей определять к учению, рисованию, резьбе по дереву и камню. Предметы эти были и в московском Воспитательном доме. Одевали воспитанников в серые платья, кормили как придется, а учили «передовыми» способами: линейкой по спине, розгами по мягкому месту и коленками в угол – на горох.

Каждое утро собирали учеников и читали гласно и внятно отрывок из Евангелия, по одним дням – из «Апостола», а по средам и субботам – из катехизиса. Задумано было недурно, только ученики почему-то от тех чтений впадали в сон да в меланхолию. Что уж говорить о Михаиле, душа которого наполовину была португальской?

Мишка-Мигель сидел на уроках неспокойно, егозил, успевал давать соседу подзатыльник, а глаза свои – синие камушки – не спускал с учителей, будто со всем вниманием слушает. На переменах был подвижен и ловок, словно чертенок. И изобретателен в полной мере – по весне кораблики выделывал, пускал по ручьям на зависть ребятам, в прочее иное время брал что ни попадет в руки (гусиное перо, мел, палочку) и рисовал разные фигуры – на снегу, на песке, на доске. Однажды нарисовал учителя-чертежника, опускающего длань на голый зад воспитанника, учитель узнал себя и еле остроганной палкой раз десять огрел сорванца, так что потом ему полвечера вытаскивали занозы.

Часто забегал Миша в комнату, где в углу голубел-синел глобус, вертелся возле него и мечтал о том, чтобы побывать в неведомых краях.

На уроке словесности читали Ломоносова, запоминали «Письма о пользе науки», а также стихи:

             …Фортуну обижаем,

              Как власть ее советам причисляем:

              Что счастьем сделалось, что случай учинил,

              Величеству своих приписываем сил.

Что это стихи – Миша не понял, но в словах чудилось что-то похожее на глобус. Фортуна,