Я - нет - Лоренцо Ликальци

Усаживаюсь в гостиной и в который раз открываю трудный для восприятия, но пригодный для вразумления истины текст диссертации Шопенгауэра: невероятно, в двадцать пять лет он понял все возможные связи между причинами и следствиями, тогда как я, в свои тридцать, не понял даже следствий, не говоря о причинах.

Звонит домофон. Я кладу книгу, иду открывать: это они. Снимаю Би Би Кинга и ставлю диск Пупо[16], который вчера забыла у меня уборщица, она слушает его, пока прибирается в доме. Я хочу, чтобы это был последний аперитив последнего ужина с последней подругой Лауры. Я думаю о лице, которое будет у Лауры, когда она услышит, что я слушаю Пупо.

Звонок в дверь. Я прибавляю звук и иду открывать. Вопли Пупо разносятся по всему дому.

Моя невестка входит первой и, даже не поздоровавшись, бросает взгляд вокруг, проверяя, в порядке ли мой дом. Не в порядке. Я не стал наводить его.

Следом входит Элиза, улыбается мне, вежливо и застенчиво. Последним входит мой брат и спешит представить нас друг другу. Мне кажется, он нервничает. Впрочем, как обычно.

Элиза — светловолосая, стройная и высокая. Блестящие тонкие волосы волной спадают на плечи, лицо немного бледное, с правильными и выразительными чертами. Она пожимает мне руку и вновь одаривает меня смущенной полуулыбкой.

Неплоха, действительно неплоха, думаю я.

Лаура ведет Элизу в гостиную, а Флавио тихо спрашивает:

— У тебя что, кончилась пена для бритья?

— Нет. Просто забыл побриться, — отвечаю я.

На моем брате серый костюм от-кутюр, голубая рубашка, фирменный галстук, на ногах «россетти»[17]. Неизменный «ролекс» на запястье. Часов данной марки у него штук десять. Эти — «Дайтона», рекламируемые Полом Ньюманом в стальном корпусе. Впечатляют. Чего я от него не ожидал. Я готов был поспорить, что он наденет «Оветто» или «Дейт Джаст», золотые с синим циферблатом, более подходящие к его костюму и к ресторану. Видимо, его мысли были заняты чем-то другим. Первое, что я всегда делаю, когда вижу своего брата, смотрю на его часы, которые он подбирает к настроению и к поводу. Я играю с ним в ролекс-лотерею и часто угадываю.

На Лауре костюм от Келвина Кляйна (я это знаю, потому что недавно она мне сказала: сейчас я ношу только Келвина Кляйна, он минималист, а это отвечает состоянию моей души), туфли на высоком каблуке, жемчужная нить, на пальце брильянт, из тех, что способны рассеять ночную мглу, яркий, но не агрессивный, и макияж как у истинной минималистки.

Элиза в мини-юбке, открывающей красивые, длинные ноги, белая шелковая блузка, позволяющая видеть маленькую, но полную грудь, антрацитовый блейзер, легкий грим, на ногах тяжелые башмаки, напоминающие солдатские.

Мы, все четверо, рассаживаемся в гостиной. Моя невестка с брезгливым выражением кончиком пальца пододвигает ко мне валяющиеся на диване старую майку и теннисную туфлю.

— А… вот они где! — восклицаю я. — Интересно, как он оказались под диваном!

— На диване, — уточняет она и, изображая наивное изумление, вопрошает: — Франческо, что за музыку ты слушаешь?!

— Это великий Пупо.

— Получше у тебя ничего не нашлось?

— А чем тебе не нравится Пупо? У меня есть все его диски. Если все пойдет как надо, меня изберут президентом фанклуба «Помешанные на Пупо», — говорю я с серьезным выражением лица, зная, что этим заставляю ее нервничать все больше.

Я продолжаю рассуждать о Пупо, об аллегорическом смысле его песен, о том, что никто не может понять его до конца, и с удовольствием впитываю всеобщее замешательство. Мой брат, не дожидаясь, когда ярость Лауры вырвется наружу, вмешивается в мой монолог:

— Послушай, а не выпить ли нам чего-нибудь?

— Шабли подойдет? — спрашиваю я.

— Прекрасно, — выдыхает с облегчением моя невестка.

Я иду в кухню за бутылкой и бокалами, Лаура под предлогом помочь идет вслед за мной.

— Какой ты все-таки дурак, — шепчет она, едва закрыв за собой кухонную дверь. — Скажи, ты делаешь это специально, чтобы позлить меня?

— С чего ты взяла? — спрашиваю я с ангельской улыбкой, широкой, как арбузная долька.

— Я знаю, что у тебя на уме, ты хочешь, чтобы Элиза приняла тебя за полного идиота и чтобы все, как обычно, по шло прахом. Но на этот раз я тебе этого не позволю. Берегись, Франческо, на этот раз все будет не так.

— Тебе так нравится фраза «на этот раз»?

— Прекрати! Мне не до шуток! Сейчас ты пойдешь в гостиную, снимешь Пупо, извинишься за сказанные глупости об аллегорическом смысле его песен и поставишь что-нибудь другое. Договорились?

— Да успокойся ты, не нервничай! Мне жаль, но на этот раз ты ошибаешься, я говорил о Пупо серьезно. Я пишу книгу «Жизнь Пупо», как закончу, дам тебе первой почитать. Но если тебе не нравится великий Пупо, я его сниму, нет проблем.

— И еще, извини, как ты одет?

— А что?

— Весь в черном, штаны из черной кожи, черные сапоги, которым уже лет десять, ты что, не знаешь, что мы идем на ужин к Гуальтьеро Маркези???

— И что с того? К Гуальтьеро Маркези ходят во всем белом?

— Ладно, черт с тобой! Ты приготовил что-нибудь к вину? Оливки, чипсы или что-то в этом роде?

— Нет. Не успел.

— Я так и знала.

И она достает из своей сумки баночку с оливками и пакет с чипсами.

— Молодец, обо всем позаботилась. Но все это как-то банально: оливки, чипсы. Я рассчитывал по меньшей мере на лососину и черную икру или на сардинский овечий сыр и калабрийскую салями. На виа делла Спига[18]другого не подают, пора бы знать, а не знаешь, спроси у Габбаны.

Она, притворяясь, что не слышит, ищет тарелки и чем бы вскрыть упаковки.

Как только она отвлекается, я делаю вид, что открываю бутылку, с шумом вытаскиваю штопором пробку и с видом, знатока нюхаю ее донышко. Затем наливаю немного шабли в бокал и громко восхищаюсь ароматом вина, вращая бокал, как заправский сомелье.

— Ты удивляешь меня с шабли, — говорит она, наблюдая как я пробую вино.

— А ты что думала, что я заставлю вас пить тавернелло?

— Нет, но я боялась, что ты поставишь на стол просекко.

— А в чем дело? Что, тебе не нравится просекко? Если бы ты услышала, что его называют шампанским, готов поспорить, оно бы тебе понравилось.