Голубые цветочки - Раймон Кено

— Кто, инспектор?

— Кондуктор четыреста двадцать первого автобуса.

— Да там их небось не один и не два.

— Тот, с кем я познакомилась.

— Ну, я-то с ним не знаком.

— Я же тебе только что рассказала.

— Так тебе не интересно, что «Ковчегу» присвоили два якоря в категории «А»?

— Есть чему радоваться! Почему же не три? Зря, что ли, я его драю с утра до вечера?

— Терпение! Когда-нибудь дадут и три.

— А почему бы уж сразу не четыре?!

— Ладно, ладно.

И Сидролен потянулся к бутылке с укропной настойкой, собираясь подлить себе в стаканчик.

— Ты слишком много пьешь, — предостерегли его.

Сидролен пожал плечами и щедро плеснул себе из бутылки.

— Ну так что там с твоим кондуктором? — спросил он.

— От укропной настойки с ума сходят, так написано в газетах.

Сидролен сдвинул брови, раздвинул их, чтобы осушить стакан, и снова старательно сдвинул. Переносицу его перерезали четыре глубокие морщины. Он пробурчал:

— Все удовольствие мне испортила. Опять фиаско!

Бутылка, минералка и стаканы уносятся прочь.

— Ну так расскажи про своего кондуктора.

— У меня дел полно.

— Я возьму банку с краской?

— Да нечего там замазывать.

Это верно, а потому Сидролен заново разваливается в своем шезлонге и устремляет взор на горизонт.

На горизонте показался Особый Монархический Отряд Ненасильственных Операций; дозорный поспешил сообщить о нем герцогу д’Ож, который отдал необходимые приказы таким трубным голосом, что аббат Биротон незамедлительно проснулся.

— ОМОНОвцы идут! — провозгласил герцог, потирая руки. — Сейчас мы их вздуем как следует!

— Что происходит? Откуда здесь ОМОНОвцы?

— Ах да, я же тебе еще не рассказал. Я там пристукнул парочку биржуа, которые мне проходу не давали.

— Гнев — плохой советчик, мессир. Не пришлось бы вам раскаяться!

— Да ради Бога, но только у этих паршивцев намерения куда более коварные.

— Наш святой король не любит шутить с оступившимися сеньорами.

— Н-да, он нас принимает всерьез, — ответил герцог самодовольно.

Теперь на горизонте виднелись уже не один, а несколько отрядов; они со всех сторон двигались к замку.

— Плохо дело, — прошептал аббат, — дело плохо!

— Не волнуйся, я же тебе сказал: пусть они только пальцем нас тронут, я их всех до одного ликвидну.

— Господи Боже, вы решили вдобавок еще и мятежником стать?!

Тем временем ОМОНОвцы брали замок в кольцо; самый геройльдический из них приблизился к подъемному мосту и жестами — сколь героическими, столь же и гаройльдическими — дал понять, что намерен вручить послание сеньору данного владения.

Аббат запричитал:

— Ну и история! Ох, и история!

— Да, в самом деле, ты мне еще не ответил на мой третий вопрос о всеобщей истории в общем и об общей истории в частности.

Но тут приводят геройльда, который принимается объяснять герцогу, что святой король им крайне недоволен, что гробить биржуа по таким мелким поводам давно уже не принято: знатным сеньорам надлежит усвоить раз и навсегда, что людям не вышибают мозги так просто, за здорово живешь, вследствие чего Жоакен, герцог д’Ож, обязан выплатить из своей казны по сотне турских экю чистейшего, без примеси, золота за каждого жмурика, что составит весьма весомую сумму, тем более что есть еще и такие, что пока не совсем откинули копыта, хотя вполне могут, и пусть Жоакен, герцог д’Ож, узнает, что сумма сия не целиком будет направлена на возмещение убытков вдов, вдовцов и сирот, но, главным образом, пойдет на финансирование ближайшего планируемого крестового похода.

Сверх того Жоакен, герцог д’Ож, обязан прочесть шесть тысяч шестьсот пятьдесят семь «Pater», столько же «Ave» и на три раза меньше «Confiteor»[34], а также заказать мессу по каждому усопшему, на каковых мессах ему надлежит присутствовать босым, в одной рубашке и с обнаженной головой, посыпанной пеплом, холодным или горячим, — это уж на его усмотрение.

И к сему: пусть Жоакен, герцог д’Ож, хорошенько усвоит, что святой король охотно повесил бы его за оба уха вплоть до того, как воспоследует смерть, если бы названный святой король не изволил помнить об услугах, оказанных Жоакеном, герцогом д’Ож, делу христианства — как в Дамьетте, так и в Мансурахе.

И, наконец, последнее: Жоакен д’Ож имеет полную возможность оставить при себе свои турские экю чистейшего, без примеси, золота и вполовину сократить число назначенных ему «Pater» и число назначенных ему «Ave», хотя число сие и нечетное, а также на четверть — число назначенных ему «Confiteor», хотя четыре не есть кратное число от двух тысяч двухсот девятнадцати, притом, что число месс должно остаться неизменным, хотя герцогу даруется позволение присутствовать на них одетым и обутым по своему усмотрению; но все это при одном простом, невинном, необременительном и извинительном условии: названный герцог должен присоединиться к своему святому королю, дабы выпотормошить проклятых сарацинов в ближайшем планируемом крестовом походе.

— Никогда! — вскричал герцог д’Ож. — Я уже растолковал ему, что ноги моей больше не будет в этой распроклятой африканской дыре. Один крестовый поход — еще куда ни шло, но два — это уж слишком!

— Стало быть, мессир, — вопросил геройльд, — вам никак не угодно вырвать Гроб Господен из грязных лап неверных?

— Да в гробу я его видал, этот Гроб, Чайльд-герольд ты мой несчастный![35]Мы ведь опять вернемся оттуда без гроба, если не гробанемся прямо там. Даже наш Святой Отец и тот больше не верит в успех сего предприятия. Вот уже двести лет, как мы тужимся, чтобы отвоевать его, этот Гроб, а Гроб и ныне там, в руках у неверных.

В ужасе, горe возведя очи, геройльд закрестился что есть мочи.

— Кстати, каким же это манером, — продолжал герцог д’Ож, — мы вырвем из рук неверных этот самый Гроб, отправясь в Тунис? Ха! Тунис! Почему бы уж тогда нашему святому королю не наведаться к гундусам или к кидайцам? Почему не снаряжает он корабли на море-океан, к Тюленьим островам, — может, он и там откроет какую ни на есть неведомую землю, заселенную неверными, чтобы и их выпотормошить под тем же предлогом?

— Воздержитесь, мессир, воздержитесь! — шепнул аббат Биротон.

В ужасе, горe возведя очи, геройльд крестился что есть мочи.