Воющий мельник - Арто Паасилинна

— Да, было пару раз прошлой зимой, — смущенно признался Хуттунен.

— А что заставляет таким образом выть? Некая навязчивая идея, которую можно прогнать только так?

Хуттунену хотелось уйти, но Эрвинен повторил вопрос, и пришлось ответить:

— Это… происходит автоматически… Вначале появляется желание вскрикнуть. Голову сдавливает, выходит такой громкий вой. Может, я мог бы сдержаться, но пока только так получается. И сразу отпускает. Взвоешь пару раз — и все проходит.

Эрвинен припомнил, что Хуттунен изображал лесных зверей и людей. С чем это связано? Что он этим хотел сказать?

— Иногда на душе так весело, хочется шутить, может, иногда заходит слишком далеко. Обычно я угрюмый, редко такое находит.

— А когда ты в печали, хочется выть, так? — быстро спросил Эрвинен.

— Да, когда грустно, это помогает.

— Ты часто говоришь сам с собой?

— Когда выпью, да, о чем только не говорю… — признался мельник.

Эрвинен подошел к буфету, достал пузырек с таблетками и протянул Хуттунену. Таблетки надо принимать, когда становится совсем плохо, и главное — не превысить дозу. Достаточно одной таблетки в день.

— С войны остались. Сейчас их сняли с производства. Принимай только в крайних случаях, увидишь, как подействуют. Но только тогда, когда совсем край и хочется завыть.

Хуттунен убрал пузырек в карман и готов был уйти, но Эрвинен сказал, что спать пока не собирается, и пригласил гостя выпить еще по маленькой. Доктор разлил спирт и залпом выпил.

Некоторое время пили молча, потом Эрвинен снова заговорил об охоте. Он рассказал, как охотился ранней весной в Туртоле. У него были два карельских пса-медвежатника, охотились на медведя, тогда они еще выводили потомство в Туртоле. Он приобрел лицензию на охоту. Вместе с хозяином леса подъехали на лошадях к берлоге, лошадей оставили в километре от места, а сами пошли на лыжах с собаками.

— Знаешь, какой адреналин, когда первый раз идешь на медведя! В голову ударяет сильнее, чем война.

— Понимаю, — ответил Хуттунен и опрокинул бокал.

Эрвинен разлил еще и продолжал:

— У меня были тогда знатные собаки! Как учуяли медведя, сразу рванули! Только снег летел во все стороны, когда они забрались в берлогу, вот так!

Эрвинен встал на корточки, изображая собак, которые будили спящего медведя.

— И вылез медведь, как ему не вылезти! Собаки вцепились ему в зад намертво, вот так!

Эрвинен, рыча, рвал зубами шкуру медведя на кресле, в том месте, где должен быть хвост, шкура сползла на пол.

— Я не мог стрелять, боялся попасть в собак! — продолжал доктор, сплевывая шерсть, наполнил бокалы и продолжил представление.

То он изображал собак, то взбешенного медведя. Доктор так вжился в роль, что даже пот на лбу выступил. Когда ему наконец удалось застрелить воображаемого медведя, он живописно отрезал ему язык и бросил собакам. Широкий жест привел к тому, что Эрвинен опрокинул пепельницу. Не заметив этого, охотник вонзил лесному царю нож в горло и пустил на белый снег кровь, потом нагнулся к туше убитого медведя и стал жадно пить его горячую кровь. Кровь была воображаемой, и вместо нее охотник хлебнул спирта. Весь красный, он встал с пола и уселся в кресло-качалку.

Представление произвело на Хуттунена такое сильное впечатление, что он не выдержал, вскочил и принялся изображать журавля.

— Прошлым летом на болоте в Посио я видел журавля. Он вот так доставал лягушек! Вот так он их заглатывал! — Хуттунен показывал, как журавль извлекал лягушек из болотной жижи, как они исчезали в его длинном горле, поднимал ногу и кричал высоким голосом.

Доктор изумленно следил за представлением. При чем тут журавль? Мельник, что, решил отомстить ему его же оружием? Или Хуттунен правда чокнутый — изображает журавля, которого даже не застрелил. Пронзительные журавлиные крики бесили Эрвинена. Он решил, что безумный мельник решил своим безумным способом высмеять его.

Доктор встал.

— Прекратить! Я не потерплю в своем доме такого издевательства, — строго сказал он.

Хуттунен прервал представление, успокоился и тихим голосом заверил доктора, что не хотел его обидеть. Он просто хотел показать, как ведут себя животные на природе.

— Вы же, доктор, тоже медведя изображали! У вас хорошо получилось!

Эрвинен разозлился: история с медведем была для наглядности, а не чтобы мельник его начал передразнивать, да еще так по-дурацки. Оскорбительно. При этом у него же в доме!

— Убирайся вон!

Хуттунен был ошарашен: неужели доктор из-за такой ерунды рассердился? Удивительно, насколько люди обидчивы. Мельник попытался извиниться, но Эрвинен даже слушать не хотел. Осушив оказавшийся под рукой бокал мельника, он сурово указал на дверь, не спрося даже денег за лекарство.

У Хуттунена звенело в ушах, он выбежал во двор. Ему было и страшно, и стыдно. Он пересек двор и скрылся в березовой аллее, позабыв про велосипед.

Эрвинен выскочил на крыльцо, посмотрел вслед мельнику и произнес:

— Сам чокнутый, а еще издевается! Болван неотесанный, ни хрена в охоте не понимает.

У кладбища Хуттунен остановился, он чувствовал неприятный осадок на душе и в животе. Из-за чего доктор так рассердился? Поил-поил, а потом рассердился. Что за человек! Хотелось завыть, но Хуттунен не посмел.

Тут он вспомнил про таблетки, достал из кармана пузырек, открыл крышку и высыпал в ладонь маленькие желтые шарики. По сколько их надо принимать? Такие маленькие, подействуют ли?

Хуттунен сунул в рот полпригоршни, разжевал горькое лекарство и проглотил.

— Вот черт.

Таблетки оказались настолько горькими, что Хуттунену пришлось запивать их водой из кладбищенского колодца. Мельник прислонился к памятнику некоего Раасака и стал ждать эффекта.

Скоро он почувствовал головокружение: успокоительное смешалось со спиртом. Дальше — хуже. Сердце забилось часто и тяжело. В голове шумело от мыслей. Лоб горел, язык пересох, появилось огромное желание хоть чем-то заняться. Могильные камни вдруг показались мельнику какими-то недоделанными, наскоро сбитыми, да и расположены они были кое-как, совсем не там, где надо. Надо их выстроить в правильном порядке. А деревья — они тоже росли где попало. Лучше их все срубить и засадить кладбище новыми. Старая низенькая церковь с красными стенами вдруг показалась Хуттунену забавной, а новая, большая и желтая, вызвала приступы истерического смеха.

Мельник хохотал в голос, все его веселило: надгробия, деревья, церкви и даже кладбищенская ограда.

Навязчивая потребность что-то делать погнала Хуттунена дальше. Он вспомнил, что оставил во дворе у доктора велосипед, и ринулся туда с бешеной скоростью, так что кепка слетела, а на глаза навернулись слезы.