Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение - Ивлин Во

я обещал дать чек. Но откуда мне знать, что это были вы?.. Мне, знаете ли, приходится соблюдать осторожность. А вдруг вы — переодетый мошенник? Имейте в виду, я этого не утверждаю, ну а вдруг? Хорош я тогда буду. В таких делах нужно обе стороны принимать в расчет.

— О господи… Со мной здесь двое друзей, они вам под присягой подтвердят, что я — Адам Саймз. Этого вам довольно?

— А может, у вас шайка. Кроме того, мне-то неизвестно, что того малого, который дал мне тысячу, звали Адам как бишь вы сказали? Это я только с ваших слов знаю. Я вам вот что скажу, — продолжал майор, усаживаясь в глубокое кресло. — Я тут сосну. Так, совсем немножко. А когда проснусь, сообщу вам свое решение. Вы не сочтите меня подозрительным, дорогой, просто я должен действовать осторожно… чужие деньги, сами понимаете… — И он уснул.

Адам протискался сквозь толпу в Пальмовый сад, где оставил Майлза и Арчи. Только что поступили новости о машине № 13. Ее нашли в большой деревне, милях в пятнадцати от города, разбившуюся о каменный крест на рыночной площади (и нанесшую непоправимый ущерб памятнику древности, уже включенному в список взятых под охрану). Но мисс Рансибл исчезла бесследно.

— Наверно, нам надо что-то предпринять, — сказал Майлз. — Просто не упомню такого несчастного дня. Ну что, получили свое состояние?

— Майор был так пьян, что не узнал меня. Он только что уснул.

— Ну и ну.

— Придется ехать в эту злосчастную деревню искать Агату.

— Я не могу оставить майора. Он, наверно, скоро проснется и отдаст мое состояние первому встречному.

— Пойдем к нему сейчас и будем трясти его до тех пор, пока он не отдаст нам деньги, — сказал Майлз.

Но это оказалось невыполнимым: когда они добрались до кресла, в котором Адам оставил пьяного майора, там уже никого не было.

Швейцар хорошо помнил, что майор вышел из отеля. Он сунул ему фунтовую бумажку со словами: «Встретил одного остолопа», сел в такси и велел везти себя на вокзал.

— Сдается мне, — сказал Адам, — что я никогда не получу этих денег.

— Что ж, по-моему, жаловаться вам особенно не на что, — сказал Арчи. — Вы с чем были, с тем и остались. Мне хуже — я потерял пятерку и цену пяти бутылок шампанского.

— Это-то верно, — сказал Адам и немного утешился.

Они сели в машину и под дождем покатили в деревню, где был обнаружен «планкет-бауз». Там он и стоял в кольце восхищенных зрителей, почти неузнаваемый и еще слегка дымясь. Полицейский в непромокаемом плаще пытался оградить его от налетов охотников за сувенирами, уже собравших с земли все мелкие обломки.

Свидетелей катастрофы не нашлось. Младшие жители деревни были в то время на гонках, старшие отдыхали после обеда. Одному помнилось, что он слышал какой-то грохот.

Из расспросов на ближайшей железнодорожной станции выяснилось, однако, что в тот день, часа в три, у кассы появилась неизвестная молодая женщина весьма растерзанного вида и с повязкой на рукаве и спросила, где она находится. Выслушав ответ, она сказала, что это очень обидно, потому что кто-то оставил посреди дороги огромный каменный гаечный ключ. Она призналась, что чувствует себя неважно. Начальник станции предложил ей посидеть в помещении и выпить глоток бренди. Она сказала: «Нет, хватит с меня бренди» — и купила билет первого класса до Лондона. Уехала поездом 3:25.

— Значит, все в порядке, — сказал Адам.

Они выбрались из деревни на Большую Северную дорогу и скоро нашли гостиницу, где пообедали и переночевали. В Лондон они приехали на следующий день около часа и узнали, что рано утром мисс Рансибл была обнаружена в зале ожидания на Юстонском вокзале, где она не отрываясь смотрела на модель паровоза. В ответ на тактичные расспросы она ответила, что, насколько ей известно, имени у нее нет, и как бы в доказательство этого ткнула в повязку на рукаве. Она объяснила, что приехала в машине, которая не желала останавливаться. Машина была полна клопов, которых она пыталась убить, капая на них лосьоном. Один из клопов швырнул гаечный ключ. На дороге торчало что-то каменное. Ни к чему ставить среди дороги такие символы, правда ведь? Или нет?

Ее увезли в больницу на Уимпол-стрит и некоторое время держали в комнате со спущенными шторами.

Глава 11

Адам позвонил Нине.

— Милый, я так обрадовалась твоей телеграмме. Это правда?

— Нет.

— Майор все-таки фикция?

— Да.

— Денег у тебя нет?

— Нет.

— И мы сегодня не поженимся?

— Нет.

— Понятно.

— Что?

— Я говорю — понятно.

— Это все?

— Да, Адам, все.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже. До свиданья.

Позже Нина позвонила Адаму.

— Милый, это ты? Мне надо сказать тебе что-то ужасное.

— Да?

— Ты страшно рассердишься.

— Ну?

— Я выхожу замуж.

— За кого?

— Просто не знаю, как тебе сказать.

— За кого?

— Адам, а ты не устроишь сцену?

— Кто он?

— Рыжик.

— Не верю.

— Я не шучу. В общем, это все.

— Ты выходишь замуж за Рыжика?

— Да.

— Понятно.

— Что?

— Я говорю — понятно.

— И это все?

— Да, Нина, все.

— Когда я тебя увижу?

— Я больше не хочу тебя видеть.

— Понятно.

— Что?

— Я говорю — понятно.

— Ну, прощай.

— Прощай… Мне очень жаль, Адам.

Глава 12

Через десять дней после этого Адам купил на углу Уигмор-стрит букет цветов и пошел в больницу навестить мисс Рансибл. Для начала его провели в кабинет заведующей. Там было множество фотографий в серебряных рамках и препротивный фокстерьер. Заведующая курила сигарету — жадно, короткими, чмокающими затяжками.

— Зашла к себе на минуту передохнуть, — сказала она. — Даун, Джек, даун. Впрочем, я вижу, вы собак любите, — добавила она, видя, что Адам вяло потрепал Джека по голове. — Так вы хотите навестить мисс Рансибл? Должна вас предупредить, что волновать ее строго запрещено. Она пережила серьезный шок. Вы ей родственник, позвольте спросить?

— Нет, просто друг.

— Может быть, даже очень близкий друг? — спросила заведующая лукаво. — Ну-ну, не буду вас смущать. Бегите наверх, повидайте ее, только помните — не больше пяти минут, не то я сама приду вас выгонять.

На лестнице пахло эфиром, и это напомнило Адаму те дни, когда он сидел у Нины на кровати, перед тем как вести ее завтракать в ресторан, а она пудрилась и подмазывала губы. (На это время она всегда велела ему отворачиваться, выказывая повышенную стыдливость в отношении именно этой стадии своего туалета — в отличие от иных женщин, которые нипочем не покажутся