Жизнь во время войны - Люциус Шепард

– Как вы можете его слушать! – вскричал Рэй, махнув рукой на Минголлу. – Он же не наш.

– Спокойно, – сказала Марина.

– Вы не имеете права! – воскликнул он.– Только с его слов?

– У нас есть твои слова, Рэй. – Марина потрясла блокнотом, и Рэй отвел глаза.

– Карлито не позволит,– вяло проговорил он.

– Никто не собирается ничего делать, – сказала Марина. – Пока. Но если что-нибудь случится с Деборой или Дэвидом, ты ответишь. И никакой Карлито уже не поможет.

Рэй с ненавистью смотрел на Минголлу.

– Плохо себя ведешь, Рэй. – Минголла ухмыльнулся.

– Без моего разрешения тебе запрещается даже подходить к ним, – сказала Марина. – Понятно?

– Это непросто, – ответил Рэй. – Мы живем в одном отеле, придется встречаться.

– Переезжай, – сказала она. – Прямо сейчас. Можно сюда. Сколько раз ты говорил, что хочешь быть ко мне поближе. Теперь твое желание исполнится.

Рэй был поражен.

– Я все расскажу Карлито. Прямо сейчас. Он не обрадуется.

Марина обернулась к Минголле:

– Вы не могли бы нас оставить, Дэвид. Рэю, очевидно, нужны доказательства того, что с ним не шутят.

– Что вы с ним сделаете?

– Пусть почувствует, чем он рискует.

– Нет! – Рэй вцепился в дверную ручку, но двое других мужчин втащили его обратно в номер.

– Пожалуйста, Дэвид. – Марина показала рукой на дверь, и Минголла прошел через всю комнату, стараясь не смотреть Рэю в глаза. – Дэвид! – окликнула она, когда он был уже в коридоре.

– Да?

Она улыбалась, словно радушная хозяйка, провожающая почетного гостя.

– Большое спасибо, что обратили на это наше внимание.

Дружба между Джилби и Джеком Леско помогала Минголле надеяться, что он сможет полностью восстановить Джилби: дружба – это очень по-человечески, в армиях большая редкость. У Минголлы достаточно силы, чтобы повлиять, – он чувствовал эту силу, словно тяжелый камень у себя в голове, который мечтает взорваться и долететь до цели. Не хватало знаний. При том что даже с большей силой и большими знаниями надежды хоть что-то сделать с Джеком не оставалось почти никакой. Джек едва был способен просто шевелиться, а когда они как-то полдня просидели на ступеньках дворца и Минголла умудрился его разговорить, беседа нагнала на него еще большую тоску. Он спросил, как Джека угораздило влезть в дела кланов, и тот сказал:

– Что-то было в музыке, они хотели... они меня заставили.

Минголла догадался, что Джека заставили воткнуть в свои записи какие-то подсознательные штуки, возможно чтобы притягивать медиумов, но подробности его не интересовали. Если копаться во всех сотомайоровских играх, ни на что другое не останется времени.

Джек еще побурчал немного, потом оборвал себя на полуслове и стал качаться взад-вперед, похлопывая рукой по бедру, словно пытаясь поймать ритм.

– Был бы я миллиардером, – запел он, – я б купил себе... – Он прижал к голове стиснутую в кулак руку. – Кое-что еще помню, – сказал он. – Совсем мало.

– Спой, – попросил Джилби. Состроив напряженную мину, Джек запел:

Был бы я миллиардером, я б купил себе полки,

Накурился б и поперся рвать историю в куски.

Из костей дворец построив, я б оттрахал всех принцесс.

В телевизоре по средам был бы только я, я, я,

Трепался б о том, что значит Америка – сейчас и здесь – для меня...

Он запнулся и как будто забеспокоился.

– Там есть еще. Я... я не помню.

– Не торопись, старик, – сказал Минголла. Через минуту Джек запел снова:

И в своем великом царстве стал бы новым королем,

Я бы сжег все церкви к черту, а Лас-Вегас беднякам...

Он снова запнулся, Минголла чуть поддержал сто хорошее настроение, и Джек запел в третий раз, но уже совсем другую песню, почти речитатив:

Ангел, мой ангел, попробуй услышать...

вдруг ты поверишь, вдруг ты ответишь.

Неужто сигнал мой слабее, чем свет,

неужто заглушат помехи беду?

Мы все потерялись в войне и отчаянье,

черный ноябрь наши жизни рисует,

а люди чужие проносят молчание

об очень серьезной печали их глаз.

Мы прячемся в храмах, мы веруем в ложь,

но мне не прожить без единственной правды,

которую ты нам на крыльях несешь.

Ангел, мой ангел, ты видишь, темнеет,

и ветер нас лупит охапками роз,

и льдины чернеют, и лед под ногтями,

мне сердца не жалко, захочешь – бери,

мой ангел, девчонка моя.

Я все поломал, значит, все починю,

как только услышу хоть слово, клянусь.

Ангел, мой ангел, ты разве на небе,

а может, в тюрьме, о свободе моля,

в телах согреваясь, дыханье тая,

сигнал все слабее, и сил больше нет...

– Это не все, – сказал он. – Там еще много.

– Что ж ты не записываешь, старик? – Джилби помахал мачете, словно выводя буквы. – Возьми бумагу и запиши.

– Ага, ладно, – согласился Джек, почесывая голову, и вдруг расплакался.

Гораздо больше сил Минголла тратил на Джилби. Однажды, решив, что тому не повредил бы сексуальный опыт, он отыскал женщину, наплел ей что-то про наставленные рога и притащил в пустой дом; в комнате был постелен ковер с серыми пыльными вмятинами в тех местах, где когда-то стояли столы и стулья. Женщина была толстой и слегка потрепанной, на что Джилби сказал:

– Ну и корова, прям даже не знаю. Женщина улыбнулась и призывно вильнула бедрами.

– Ладно,– согласился Джилби.– Может, сиськи ничего.

Минголла оставил их одних, а когда вернулся, оба уже спали, рука Джилби по-хозяйски расположилась у женщины на бедре. Минголла не был уверен, что между ними вообще что-то было, но после этого Джилби стал чуть больше походить на себя прежнего.

В тот же вечер они вышли к задней стене дворца, откуда хорошо была видна баррикада: длинная стена из непрочных досок, прибитых к дырявому каркасу десяти футов высотой, по бокам две сторожевые вышки столь же шаткой конструкции. Как детские беседки. От баррикады через травянистый луг к далеким зеленым холмам уходила грунтовка, и Минголла представил, как угоняет джип, таранит стену и забирается на эти холмы. Красивая фантазия, но он прекрасно знал, что Дебора ни за что с ним не поедет. Да и вообще, по пути их наверняка застрелят.

Джек свернулся в пыли калачиком, а Минголла и Джилби уселись на заднее крыльцо. Отсюда было видно, как вдоль баррикады вышагивают стрелки. Сумерки сгущались, и на сине-сером небе появились россыпи звезд. Черные окна домов неподалеку от дворца совсем не отражали свет – обсидиановые прямоугольники в оправе блекло переливающегося камня; ветер гонял по асфальту обрывки целлофана; тощий запаршивевший кот со шкурой цвета варенья подкрался неслышно и остановился почтить их своим холодным любопытством.