Нулевой том - Андрей Битов

– Пирамида жизни?.. – удивился Сергей Андреевич. – Какой поэтический термин!

– Но совершенно научный. Примитивно объясняя, это последовательность, в которой все живое поедает друг друга. Скажем, птица поедает жучка – она находится выше его по пирамиде жизни…

(Забавно, что, сидя на полках, каждый сообразно своей выносливости, они имитируют своего рода пирамиду…)

Екатерина Андреевна вспомнила о забытой свече и вернулась в «лабораторию».

Она увидела распахнутый сейф и ужаснулась.

– Совсем обезумела, старая… – приговаривала она, ища ключ. Обнаружила на полу склянку… посмотрела на полки…

– Боже…

Она искала на полке яд и не находила.

– Варя!.. – охнула она. И бросилась из сарая.

Мысль о том, что это именно Варя, безукоризненно настигла ее, как крокодил жертву…

Луна окончательно взошла и осветила все своим ядовитым светом. Лохматые, похожие на зверей, рваные тучи пожирали луну и выплевывали. То ли луна мчалась, прорываясь сквозь апокалиптическое столпище облачных чудовищ…

Екатерина Андреевна не нашла, где обычно, лодку. Мгновенно возник у нее образ Вари, увозящей на тот берег склянку с ядом…

Екатерина Андреевна озиралась вокруг – никого.

– Сережа! – шепотом звала она, задыхаясь на бегу.

Перед баней, не вполне осознавая преграду, на которую наткнулась, она остановилась. Чуть отдышалась и нерешительно приотворила дверь в предбанник.

Диспут до того раскалился, что был слышен из парной.

– Обязательно надо человеку, – гремел директор, – верить в какую-то высшую силу! Вот теперь верят в пришельцев из космоса, в более разумную, спасающую нас цивилизацию. Это тот же самый механизм веры…

– Но это научно доказано! – звонко кипятился Иван Модестович. – Как не верить? Баальбекская платформа, восьмивалентный столб, статуя острова Пасхи…

Старуха со стоном зажала уши ладонями, замотала головой, как от наваждения.

– Сережа! – закричала она и забарабанила в дверь. – Сережа!

Перепуганный Сергей Андреевич тут же выскочил, заворачиваясь в простыню.

– Что такое?! – испуганно спросил он.

– Варю… Варю надо спасать! Она пропала!

Сергей Андреевич облегченно рассмеялся.

– Ну, я-то думал…

– Ты не понимаешь. Она украла у меня яд!

– Мама, опять вы с нею за свое… Прятки, подслушивание, яд… Хватит!

– Как можешь ты так говорить!

– Мам, ты успокойся. Я тебя уверяю, ничего с твоей Варей не будет.

– Ты не знаешь, в каком она была состоянии…

– Поверь мне, я не в лучшем, – постыло сказал сын. – Успокойся и не преувеличивай. Иди домой. Могу я наконец домыться! – вспылил он. – С ней-то ничего не будет, а я простужусь! – воззвал он к материнским чувствам и скрылся, решительно и бесповоротно.

– Господи! – простонала старуха. Перед ней опять возникла стена, преодолеть которую женщине не дано.

Она бросилась на пристань, трясла глупую цепь, на которую Харитоныч запирал паром.

В отчаянии металась она по парому. Над тем берегом неслась луна.

Варя подошла к освещенному дому. Неистовствовал самовар. Никого.

В сарае тоже никого не было.

Грохнул гром. Волновались звери. Метались волки; топтался олень, держа луну в рогах; вставала на задние лапы, царапая сетку, Зинаида.

Екатерина Андреевна пробовала взломать цепь каким-то сучком. Тот сломался.

Она сбежала с пристани и почувствовала себя плохо.

Медленно добрела до дерева (до того самого облюбованного ею кедра) и, прислонившись к стволу, медленно сползла на землю. Так сидела, отдыхала.

– Неужто душу живую сгубила?.. – прошептала она.

Сознание ее мутилось.

Звери чуяли, выходили из себя…

Варя быстро и целеустремленно направилась к бане. Она повторяла за Екатериной Андреевной ее путь… И точно так замерла перед дверью, вдруг наткнулась на невидимую преграду. Ей это показалось забавно. Она прислушалась.

– А что вы скажете про фрески в Югославии, – волновался корреспондент, – на которых Христос изображен в летательном аппарате? Там – отчетливая ракета в разрезе, и сопла, и реактивная струя…

– Все в кучу… – сердился директор. – Обыкновенные утки.

– Я в этих пришельцев, конечно, не верю. Но я читал Писание, и там есть довольно странные вещи, вроде бы подтверждающие версию о Христе-космонавте…

Это был голос Сергея Андреевича.

Варя усмехнулась этим словам и побрела от бани прочь.

Екатерина Андреевна сидела у того же дерева. Ей показалось, что подошел Иван Модестович.

– Ну, прощай, Иван Модестович! Правда, я твой век заела? Опоздала для тебя умереть?..

Иван Модестович молчит, и это уже Сергей Андреевич.

– Он говорит, Сережа, что ты меня не просил, чтобы я тебя родила… Так ли это? Разве это наше с тобой дело?..

Сергей Андреевич молчит, и это уже лейтенант, опаленный, в каске, с гипсовой рукой наперевес, как с автоматом.

– Мама! – говорит он.

– …и Ангелу Лаодикийской церкви напиши… – декламирует Сергей Андреевич.

– Что такое «Лаодикийской»? – спрашивает Харитоныч.

– Сам не знаю, – говорит Сергей Андреевич. – Красиво. Я ведь воспринимаю это просто как стихи.

– Наверно, что-то вроде районного отделения, – сказал Степанов.

Хохот.

– Лаодикийской… А что дальше? – поинтересовался Степанов.

– Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!

– Что – еще плеснуть? – спросил сверху вконец запарившийся Харитоныч.

– Ох! – смеялся директор. – Ну, плесни! Чтоб погорячее.

Сергей Андреевич обвел взором это странное сооружение из клубов пара и всклокоченных, распаренных лиц.

– Хароныч! – спросил он, усмехнувшись. – А ты не перевез ли нас уже…

– Красиво… – вздохнул корреспондент. – Читайте, пожалуйста, дальше.

– Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих… Это в переводе, – пояснил Сергей Андреевич. – У меня американское издание.

– На самом деле, надо полагать, «изблюю…» – сказал директор.

– Не перебивайте! – воскликнул расчувствовавшийся корреспондент.

– Ибо ты говоришь: «богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг».