Солдат до последнего дня. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947 - Альбрехт Кессельринг

ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ И ВИДЫ НА БУДУЩЕЕ

Меня назначили командующим Западным фронтом в один из самых тяжелых, кризисных моментов в Западной кампании. После того как я составил представление об общей ситуации, я почувствовал себя словно пианист, которого просят исполнить перед большой аудиторией сонату Бетховена на старом, расшатанном и расстроенном инструменте. Во многих отношениях условия, в которые я был поставлен, противоречили всем моим принципам, но события развивались так быстро, что у меня не было возможности существенно на них повлиять.

Мои должность и звание были слишком высокими, чтобы я уклонялся от ответственности, ложившейся на меня как на главнокомандующего Западного фронта. Поэтому я готов отвечать за все то, что делалось в соответствии с моими указаниями. Поскольку я не мог примирить с моей совестью и моими взглядами идеи и приказы Гитлера, мне ничего не оставалось, кроме как по-своему интерпретировать и корректировать их. Это часто случалось в описываемый мною в данный момент период, как, впрочем, и раньше. Альтернативой было поделиться своими сомнениями с Гитлером. Но если бы в ходе соответствующего разговора ему не удалось развеять мои сомнения, а мне – заставить его изменить свою точку зрения, мне пришлось бы попросить, чтобы меня освободили от должности командующего фронтом. Я понимал, что все это очень непросто. За первые шесть недель пребывания в должности командующего Западным фронтом я четырежды встречался с Гитлером, честно излагал ему свои взгляды на обстановку и видел, что он ценит мою откровенность. Я был до мозга костей военным человеком и знал, что не могу отказаться разделить мнение руководства или не выполнить приказ, для которого наверняка имелись серьезные основания, только потому, что я с ними не согласен. Я также считал, что следует забыть о многих разногласиях, возникших во время последнего и наиболее острого кризиса в ходе войны. Сам я всегда старался сделать так, чтобы моим подчиненным были понятны мои приказы, и подробно разъяснял их.

В условиях, в которые я оказался поставлен, я ощущал полную растерянность. У разных командиров разные методы, говорил я себе, и каждый из них по-своему прав. Мой предшественник, фон Рундштедт, вполне обоснованно считал себя наследником традиций Верховного командования, существовавшего в годы Первой мировой войны. Масштабы театра военных действий, уровень ответственности и система управления войсками были теми же. Держа руку на пульсе событий, он отдавал приказы, находясь в штабе, почти никогда не бывая на передовой и лишь в очень редких случаях пользуясь телефоном. Практически все контакты с его подчиненными и вышестоящим командованием находились в руках его начальника штаба и штабных офицеров. Такая система имела неоспоримые преимущества: главнокомандующего никто не беспокоил, не отвлекал от дела, на него не влияли впечатления от пребывания на фронте. Он был неким подобием верховного жреца, к которому остальные относились с изрядной долей благоговейного трепета. Хотя я придерживался иных взглядов, я вполне мог понять взгляды фон Рундштедта, хотя и не мог убедить его принять мои. Обстоятельства и условия, в которых нам приходилось действовать на шестом году войны, слишком сильно отличались от нормальных условий, существовавших в первые годы. Из-за слабости дисциплины на всех уровнях требовался личный контакт между командующими и войсками; нельзя было больше пренебрегать таким фактором, как непосредственное персональное влияние и убеждение, особенно с учетом того, что по очень многим вопросам отсутствовало согласие. Эта система создавала массу неудобств для обеих сторон, но ее преимущества перевешивали недостатки. Командующий получал возможность заглянуть в сердца людей и, так сказать, за кулисы.

Убежденный в том, что место командующего там, где та или иная из его частей потерпела неудачу и где возникла опасная ситуация, я расположил свой штаб неподалеку от линии фронта и часто менял его местонахождение – но не тогда, когда меня пытался вынудить к этому противник. Я не мог желать для себя лучшего начальника штаба, чем Вестфаль, с которым я отлично работал в Италии. Он знал мои идиосинкразии, а я – его.

Под началом командующего Западным фронтом находились три группы армий. Я сам слишком долго командовал группой армий, чтобы не знать, какая это большая ответственность. Командующие группами армий имели полное право настаивать на независимости своих действий в выделенных для их войск секторах местности и в рамках поставленных перед ними боевых задач. Я также имел твердое намерение уважать это их право, хотя на практике возникавшие нештатные ситуации часто заставляли меня вмешиваться. Мне это было не по душе: хотя я начинал службу в армии и когда-то был офицером главного штаба сухопутных войск, я, тем не менее, все же считал себя выходцем из люфтваффе и потому испытывал в случаях подобного вмешательства угрызения совести.

Командующие группами армий были участниками Первой мировой войны, заслуженными офицерами Генерального штаба, военачальниками, обладавшими огромным опытом.

Среди дивизионных командиров попадались разные люди; на многих из них последние месяцы наложили свой отпечаток. В нормальных условиях некоторым из них пришлось бы многое в себе изменить, поскольку они не всегда были готовы сражаться в сложных условиях, характерных для весны 1945 года. В те времена, когда численность германской армии была ограничена 100 000 военнослужащих, генеральских кадров было слишком мало. Впоследствии же наши вооруженные силы очень быстро разрослись, а потери в последние пять лет войны были слишком большими. Все это сделало невозможным тщательный отбор кадров и отсеивание не вполне компетентных людей. Приходилось воевать, используя те кадры, которыми мы реально располагали. В то же время это приводило к тому, что вышестоящее командование было вынуждено чаще вмешиваться в действия подчиненных ему командующих крупными соединениями.

Со временем в германских вооруженных силах сложилась практика отправки в отставку представителей высшего командного состава. Я принципиально не одобрял ее. Из-за нее многие поистине выдающиеся военачальники были раньше времени списаны со счетов – а нам очень не хватало их в последние годы войны. В то же время те, кого в самом деле следовало отправить в отставку, подчас задерживались на военной службе по той причине, что не было возможности заменить их квалифицированными генералами. Я прибегал к столь крайним мерам только в тех случаях, когда командир терял веру в возможность выполнения поставленной перед ним задачи и когда его настроение подрывало боевой дух солдат.

Еще одной трудностью было то, что руководство групп армий и даже более мелких соединений могло напрямую выходить на Верховное командование и Гитлера. Практика отправки Верховному командованию оперативных докладов «снизу», возможно, удовлетворяла любопытство и успокаивала нервы представителей ставки, но она совершенно расстраивала систему штабной субординации.

В конце марта стало ясно, что большая часть моей миссии осталась невыполненной. Несмотря на большие жертвы с нашей стороны, мы потеряли Саарское пфальцграфство, противнику удалось осуществить прорыв с плацдармов в районе Ремагена и Оппенгейма, которые послужили войскам альянса опорой для дальнейших наступательных операций. Таковой стали даже низовья Рейна, через который противнику удалось переправиться в удивительно короткий срок. Стратегический замысел противника был ясен: с помощью своих основных сил он был намерен рассечь территорию Германии на две части – северную и южную – и соединиться с войсками русских; британские войска должны были захватить расположенные на нашем правом фланге порты на Северном море; и, наконец, американо-французская группировка, действовавшая на южном направлении, должна была оккупировать юг Германии.

Как же такое стало возможным? Несомненно, германские части, будь они нормально укомплектованными и располагай они соответствующим вооружением и техникой, все еще были вполне способны решать боевые задачи. Не подлежит сомнению и то, что если бы каждая группа армий имела в своем составе несколько танковых или панцер-гренадерских дивизий и если бы мы могли хотя бы приблизительно сравняться с противником по числу боевых самолетов, то определенная «автономность» действий была бы возможна. Тот факт, что группа армий Н, имевшая в резерве танковые дивизии, тем не менее потерпела поражение, сам по себе не отменяет спор по поводу допустимости такой «автономности», но он подтверждает правильность моей точки зрения, состоящей в том, что «автономность» действий не могла решить проблему. Руководствуясь этим убеждением, я отказывался прислушиваться к постоянным требованиям командующих группами армий предоставить им свободу действий; они отражали не реальность, а воспоминания о более счастливых временах, которые канули в прошлое и на смену которым пришли нехватка горючего и прочих совершенно обязательных вещей и необходимость воевать, используя плохо обученные части. Не могу, однако, отрицать, что упрямое отстаивание многими военачальниками идеи автономии вызывало у меня беспокойство и фактически привело к возникновению определенного кризиса доверия между подчиненными мне командирами и мной. То, что после пяти лет войны у подчиненных мне генералов могли возникнуть собственные идеи по поводу того, как нужно действовать, было вполне понятно и даже естественно. Понятно было и то, что вопросы политики и экономики, а также военные проблемы должны обсуждаться. Но нельзя было позволять, чтобы споры на эти темы доминировали над всем остальным. В сложной ситуации настоящий солдат обязан отбросить все сомнения, перестать заниматься разрушающим и разъедающим все и вся критиканством и явить своим подчиненным такой пример доблести, который заставит их не раздумывая следовать за ним и безоговорочно выполнять все его приказы. Даже в описываемые мной тяжелые времена мне доводилось встречать много офицеров, которые буквально излучали силу и готовность к таким действиям.