"Шпионы Ватикана..." О трагическом пути священников-миссионеров. Воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел - Пьетро Леони

Отец Петр венчал меня в 1944 году, мне тогда было двадцать четыре года. Он же готовил моего мужа Александра, уже взрослого, к первому причастию. У мужа одновременно было и первое причастие, и венчание. Наш храм Св. Климента в 1936 году взорвали, так что мы ходили в другие храмы: церковь Св. Петра на Екатерининской улице или кафедральный храм Вознесения Господня.

Отец Петр был худой, невысокий, русый, очень хорошо говорил по-русски. Был талантлив, в самое короткое время овладел польским языком. Проповеди говорил и Евангелие читал по-русски, а вся служба шла на латинском. Когда кто-то заболевал, то носил причастие, исповедовал и посещал больных.

Отец Петр всегда умел владеть собой, на любое плохое известие или злость отвечал улыбкой и спокойствием — полное самообладание. В общем, был тихим, спокойным, но впечатление было, будто от него исходила какая-то святость.

За ними постоянно следили, да и за нами, прихожанами. Мне было так страшно, когда за мной следили. Я один раз с трудом убежала от слежки, когда надо было выполнить поручение отца Петра. А потом их арестовали прямо на улице. И они пропали, и долго не было никаких известий о них.

Вспоминает Юрий Трегубов

Нежданно-негаданно назначена лекция. Тема: Партия и советский народ в борьбе за мир. На лекцию пришло много народу. Всем было интересно, как офицер МВД в золотых погонах будет читать доклад для заключенных. При этом подмывало, что можно будет даже задавать вопросы!

— Возможность задавать вопросы чекистам, — говорит один, — это признак близкого конца света и пришествия антихриста!

Доклад всех разочаровал. Ничего нового. Все старо, избито, давно известно.

Несмотря на возможность подискутировать, желающих являться на подобные лекции стало немного, и начальство прибегло к испытанному способу — сразу после доклада давать киносеанс. Это опять подняло «процент» посещающих лекции.

Приехал какой-то подполковник читать доклад на тему «Советский гуманизм». Тема, что и говорить, особенно интересная для лагерников. Подполковник начинает с Адама, говорит о высокогуманной миссии советского народа. Как мутный ручей текут восхваления советского строя!

— Советская власть вас не только карает. Она еще и милует. Указом Президиума Верховного Совета СССР из-под стражи освобождается ряд лиц — по амнистии, по пересмотру дел, по актировке. Где вы видели такое милосердие? Миллионы уже освобождены, а это только небольшой процент всех тех, кто будет освобожден. Вот так…

В зале гробовая тишина.

— Лектору можно задавать вопросы, — говорит заместитель начальника лагеря, восседающий за председательским столом, — но организованно и по очереди. Вот вы первый, — обращается он к поднявшему руку румыну.

Тот встает.

— Гражданин начальник, вы сказали, что советская власть освободила уже миллионы и что это только небольшой процент тех, кого освободят. Если миллионы — небольшой процент, то сколько же сидят в лагерях? Полстраны!

В зале оживление, смех. Кто-то кричит:

— Верных сорок миллионов! Вот это действительно гуманизм!

Из-за кулис показывается лисья физиономия одного лагерного активиста, которому сидящий с края опер делает какие-то знаки.

— Эй, руманешти, уноси свою голову, — кричат из зала румыну.

Румын начинает пробираться к выходу. Тут вскакивает итальянский священник per Leoni — как его все зовут — и на вполне приличном русском языке кричит:

— Не верьте обманщикам-чекистам! Не верьте этой безбожной власти! Чекисты вас обманывают, боритесь с ними!

Все обомлели. Председательствующий вскочил и начал, размахивая руками, кричать:

— Что вы здесь речи произносите? Приедете на родину — там и митингуйте!

Поднялся гвалт. С большим трудом удалось утихомирить горячего Леони. Между прочим, после этого выступления его все-таки посадили в изолятор, — несмотря на гуманизм советской власти[165].

Вспоминает Жан Урвич[166]

И вдруг из конца зала прозвучал голос на русском языке с итальянским акцентом: «Кто подпишет Стокгольмское воззвание, тот подпишет свой смертный приговор. Лучше жестокая смерть от атомной бомбы, чем продолжение этого „счастливого рая“, в котором мы находимся». Зал буквально взорвался. Возникшую суматоху и шум нельзя было унять. Митинг сорвался. Все пошло кувырком.

Конечно же, это был отец Пьетро, который пользовался среди заключенных[167] очень высоким авторитетом и большим влиянием. Его самообладание и манера держать себя с лагерным начальством снискали ему уважение всех.

После митинга отец Пьетро был вызван оперуполномоченным и обвинен в открытом подстрекательстве заключенных против советской власти. Причем в качестве доказательства, политрук сделал нечто, что возможно было только в крайних случаях: он раскрыл имя своего информатора, доносившего о разговорах в бараке. Отец Пьетро вновь был посажен в барак усиленного режима.

Но случилось чудо неба! Приблизительно через 10 дней он был освобожден.

Сообщение об отъезде патера Леони в Рим в момент, когда этого никто не ожидал, вселило много надежд и радости. Этот человек дал нам уверенность, что он сообщит свободному миру, в который он вернулся, трагическую и невероятную правду о стране «матадоров» гуманизма и братства народов.

Вспоминает священник Романо Скальфи[168]

В 1951 году я поступил в Коллегиум «Руссикум». С отцом Пьетро Леони я познакомился в Риме, когда он в 1955 году вернулся в Италию. Знаю, что он встречался с Папой Римским и подробно рассказал ему о положении верующих в России. Он в течение года был нашим духовником и не раз служил у нас мессу по восточному обряду. Со студентами «Руссикума» он встречался несколько раз и произвел на всех большое впечатление своей ясностью и смиренностью. Он ничего не требовал для себя — это был святой человек. Был он невысокого роста, очень худым, на лице выделялись очень блестящие глаза.

Я уже тогда знал, что он в России прошел лагерь, и он рассказывал нам, что в Одессе на него доносил православный священник. Удивительно, что по отношению к нему у отца Пьетро не было никакой ненависти. В то время в Риме стал выходить на итальянском языке журнал «Русские Известия» под руководством отца-ректора, и я сотрудничал в нем. В одном из номеров была напечатана большая статья об отце Пьетро.