Площадь и башня. Cети и власть от масонов до Facebook - Ниал Фергюсон

Разумеется, и в Британии имелась своя правящая элита. В 1960-х годах журналисты Генри Фэрли и Энтони Сэмпсон ввели в обиход презрительное название, которое дал ей историк А. Дж. П. Тейлор, – “истеблишмент”. И все же, несмотря на крепость старых школьных уз и оксбриджские шарфики, британский правящий класс был намного более разнородным, чем французский. Лучше всего это иллюстрирует состав правительств при Тэтчер в 1980-х годах: во-первых, сама премьер-министр была уроженкой провинциального Линкольншира (пусть и с оксфордской степенью), а во-вторых, в ее кабинете было немало министров еврейского происхождения, из-за чего даже появились анекдоты о “старых эстонцах”. Для Зигмунда Варбурга, чей торговый банк S. G. Warburg (наряду с более старым банком Н. М. Ротшильда) стал рассадником для блестящих “тэтчеритов”, было очевидно, что (как он сказал в 1972 году) “об экономическом и валютном союзе не может и речи быть без политического союза. Кажется, Бисмарк всегда говорил о das Primat der Politik über die Wirtschaft[1067], и сегодня это так же верно, как и в его эпоху”[1068]. В 1980-х годах именно консерваторы смягчили правила для лондонского Сити и положили начало возрождению британского капитализма. Они ратовали за коммерческую интеграцию Европы и, собственно, сами выступили инициаторами принятого в 1986 году “Закона о единой Европе”, снявшего ограничения на торговлю. Однако в поддержке валютного союза они были далеки от единодушия. Даже переходный механизм регулирования валютных курсов шел вразрез с высказыванием Тэтчер о том, что правительства не должны “бодаться с рынком”[1069]. Наряду с подобными экономическими возражениями имелось и политическое. Ни лейбористы, ни консерваторы не желали присоединяться к такой системе, которая требовала от них подчинить макроэкономическую политику Британии Центральному банку Германии. Хотя Вторая мировая война закончилась за 34 года до того, как Тэтчер обосновалась по адресу Даунинг-стрит, 10, память о “той войне” все еще жила. В июле 1990 года министру-консерватору Николасу Ридли пришлось уйти в отставку после того, как он высказал вслух то, о чем многие думали про себя: что планы валютного союза – это не что иное, как “жульничество Германии, которая решила подмять под себя всю Европу”. Журнал Spectator проиллюстрировал интервью, в котором прозвучала эта фраза, карикатурой, на которой Ридли пририсовывал к портрету Коля усы Гитлера.

Тем не менее к середине 1980-х годов уже и управляющий Банком Англии, и Конфедерация британской промышленности (Confederation of British Industry, CBI) призывали Британию вступить в МВК. Больше того, многие считали, что канцлер казначейства Найджел Лосон “ведет” немецкую марку, пытаясь приблизиться к намеченному уровню валютного курса. В июне 1989 года, когда Лосон и министр иностранных дел Джеффри Хау пригрозили уйти в отставку, если Британия не присоединится к МВК, Тэтчер наконец на словах согласилась, хотя потом и откладывала какие-либо действия до октября 1990 года. А в тот момент сторонники МВК так торопились, боясь, как бы Тэтчер не передумала, что толком не продумали центральный валютный курс, при котором Британия будет вступать в МВК. Некоторые евроскептики считали, что этот курс слишком завышен (2,95 немецких марки за 1 фунт). Эта уступка Тэтчер уже не спасла ее. 28 ноября 1990 года, после переворота внутри партии консерваторов, возглавленного сторонниками Европейского союза, Тэтчер на посту премьер-министра сменил бывший канцлер казначейства Джон Мейджор.

Мейджор и его сторонники недооценили решимость своих европейских коллег, спешивших создать валютный – да и политический – союз. Теперь они предлагали переименовать саму организацию в “Европейский союз”, составив и подписав новый основополагающий договор. Британский канцлер казначейства Норман Ламонт вспоминал позднее с явным ужасом: “Пока обсуждались условия Маастрихтского договора, я впервые услышал, как европейские политики открыто и с энтузиазмом выступают за создание единого европейского государства”[1070]. Мейджор тоже отнюдь не был в восторге от происходившего. “Я не хотел, чтобы была единая валюта, – писал он позднее. – Не нравились мне и политические последствия, какие мог повлечь валютный союз”[1071]. Мейджор решил, что Британия подпишет Маастрихтский договор – иначе бы он испортил отношения не только с континентальной Европой, но и с проевропейской фракцией внутри своей же консервативной партии, – но чтобы умиротворить евроскептиков, ему нужно было настоять на отказе Британии от единой валюты и от предложенного участия в Европейской социальной хартии[1072]. Политические ставки были очень высоки. В апреле 1992 года Мейджору предстояло баллотироваться на общих выборах. Другие переговорщики, готовившие Маастрихтский договор, понимали это, но все равно они пришли в замешательство, когда Мейджор и Ламонт представили (по словам последнего) “пространный, обстоятельный и точный документ в полном соответствии с юридической формой, где перечислялись все статьи будущего договора, которые не будут иметь отношения к Соединенному Королевству, причем для альтернативных толкований не было оставлено ни малейшей лазейки”[1073]. Ламонт и Мейджор просто отказались идти на дальнейшие переговоры: либо другие страны принимают условия Британии, то есть отказ от некоторых пунктов, либо Британия не станет ничего подписывать. Дома на эту неуступчивость отреагировали положительно. Заголовок статьи в Daily Telegraph гласил: “Тори [консерваторы] в парламенте радуются успеху Мейджора в Маастрихте”[1074]. 7 ноября 1992 года новый договор был подписан. Французы получили желанное обещание единой валюты; они могли обойтись и без участия Британии (как и без участия Дании, которая тоже оговорила отказ от этого пункта) – лишь бы новая, выросшая в размерах Германия не отступилась от задуманного. А уже через два месяца Мейджор со скрипом (и для многих неожиданно) одержал победу на британских выборах.

Таким образом, МВК представлял собой переходную форму между свободно плавающим курсом валют и единой валютой, которую ввели у себя не все страны – участницы договора, когда она наконец (спустя семь лет) появилась. Между тем от двенадцати национальных центральных банков требовалось держать свои валюты в пределах обозначенных валютных коридоров. Однако к августу 1992 года несколько членов МВК попали в затруднительное положение, и возникли сомнения: справятся ли они с поставленной задачей? К тому времени уже начали ощущаться экономические последствия объединения Германии. В качестве разового подарка по случаю воссоединения страны восточным немцам конвертировали марки ГДР в более крепкую западную немецкую марку по курсу 1:1. В результате в Восточной Германии разом выросли и покупательная способность населения, и денежная масса, но одновременно бóльшая часть восточногерманской промышленности оказалась безнадежно неконкурентоспособной[1075]. Нужны были крупные капиталовложения, чтобы промышленная инфраструктура Востока дотянулась до западных стандартов, а еще требовались крупные суммы на выплату пособий по безработице и другие переводы средств с Запада на Восток. В итоге резко увеличились инвестиции и возросли правительственные расходы, причем немалая часть финансирования осуществлялась за счет кредитов. А это, в свой черед, потянуло вверх цены и зарплаты в Германии.