Черный ферзь - Михаил Савеличев

Куда попадает душа после смерти своего физического носителя? Или она всего-лишь куколка-паразит, что растет в человеке, питаясь его жизненными соками и отравляя продуктами своей выделительной системы – совестью, например? И тогда смерть есть всего лишь окончательное созревание паразитки-души, которая прорывает бренную оболочку, расправляет крылья и воспаряет в мир трансценденции?

Никто не ведает ответа. Древний феномен религиозного чувства исчез из духовной практики человечества. Не потому, что полетев в космос, человек не обнаружил в нем ни фирмамента, ни Господа. Создав рай полуденного дня, где доброта и дружба изгоняют мрачные тени злобы и зависти через разумно и искусно построенную систему социальных клапанов, человечество спустило вслед за нечистотами собственную душу. Душа – излишняя гипотеза, подлежащая вивисекции оккамовской бритвой.

– Доченька, ведь у тебя неплохо получалось вышивать гладью, – скажет мама.

– Девочка, кузнечик мой, а может пойдешь к нам в лабораторию заполнять дневник наблюдений? – предложит папа.

А Петер ничего не скажет, только хмыкнет и уставится в этюдник.

Полдень не лучшее время для размышлений о собственной душе. Особенно здесь и особенно сейчас, когда солнце не заходит за горизонт, теплый ветер шевелит ветви ветви гигантских елей, детские звонкие голоса нарушают тишину поселка и, выйдя на веранду есть заполярную клубнику со сливками, не верится ни в рай, ни в ад.

– Нужно бежать, – скажет она самой себе, прихлебывая сливки и не ощущая никакого вкуса. – Бежать на самый край вселенный.

– Познакомтесь, это мой муж, – скажет Ванда.

– О чем ты? – спросит Петер, и хотя его вопрос – к Ванде, она вдруг оттолкнет тарелку и ответит:

– Давным-давно существовала секта бегунцов. Представьте, жил-был человек, много работал, плохо ел, а может и наоборот – мало работал, но ел хорошо, имел или не имел семью, был на хорошем счету, а может пользовался дурной славой. Не имеет значения. Понимаете? Никакого! Но вот в один прекрасный день человек все бросал – работу, жену, друзей – и бежал. Бежал куда глаза глядят. Бежал дни и ночи, в любое время года. Спал только тогда, когда силы его покидали, и он падал на обочине дороги, проваливаясь в черный, как сама смерть, сон. А пробудившись снова бежал. Ел только то, что находил или что подавали добрые люди. Пил из луж, озер и рек…

(– Фууу… Как септично! – сморщит носик Ванда, но папа толкнет ее локтем, чтобы замолчала.)

– Бежал даже когда болел, харкая кровью, обливаясь лихорадочным потом, бежал, бежал, бежал…

– К чему ты рассказываешь такие ужасные вещи? – спросит мама.

– Кузнечик, – мягко скажет папа, – это болезнь. Психическое расстройство.

А Петер прозорливо заметит:

– Так давай к гээспэшником! Там эти твои бегунцы – через одного.

– Ой! – всплеснет мама ладонями. – Про них такие ужасные вещи рассказывают…

– И какие же? – живо поинтересуется Ванда. – Кстати, познакомьтесь, это мой муж.

– Я слыхала про одну парочку, которая странствует меж звезд и никогда не возвращается на планету. Они там в космосе даже ребенком обзавелись… Представляете?

– Милая, – скажет папа, – это ведь так романтично – странствовать с любимой от звезды к звезде…

– Это было бы романтично, если бы они не были единокровными братом и сестрой!

– Ага, инбридинг, – хмыкнет Петер.

– Инцест, собаковод! – презрительно скажет Ванда. – Кстати, познакомьтесь, это мой муж.

– Милая, – еще мягче скажет папа, – такие истории не для детских ушей. Лучше расскажи о вышивании гладью…

Вселенная чересчур велика для Высокой Теории Прививания, вот что она тогда поняла. Даже Ойкумена и Периферия чересчур тесны для всего того многообразия, что зовется Человечеством. Поэтому должны существовать пути канализации отклонений, нарушений, извращений и хандры. Не только теория, позитивная реморализация и тайна личности, но и нечто материальное – институты, организации, чья задача: “Как словить и не выпустить чудака”.

Группа свободного поиска, Институт по спрямлению чужих исторических путей, Комиссия по контролю, Общество знатоков запрещенной науки, Казус Тринадцати, Массачусетская ассоциация, Харьковская академия оригиналов – это только то, что нашлось в открытой части Коллектора Рассеянной Информации. А сколько их таится под эгидой вполне себе респектабельных организаций, как, например, Комиссия по Контактам или Токийский институт?

Специалист по решению неразрешимых задач тщательно проанализировал каждую организацию. Карточки информационных запросов штабелями скапливались на столе, а когда они переставали там помещаться, она их просто скидывала на пол, высвобождая место для очередной вавилонской башни.

Хороший образ – вавилонская башня! Гордыня стать равным Творцу, наказанная великим смешением языков. Кара обернулась благодатью, превратив ойкумену в межзвездный ковчег, разделенный непроницаемыми переборками непонимания. Какой бы шальной метеорит не врубался в борт странствующего колосса, какие бы гибельные болезни не выкашивали космических странников, могучие переборки языкового барьера сдерживали напор смертельных стихий.

Но глупые межзвездные странники – далекие потомки образумленных карой предков – забыли древний завет и принялись демонтировать то, что, как им казалось, мешает достичь далекой и уже, в общем-то, непонятной цели. “Долой все то, что разделяет нас! Да здравствует свобода, равенство и братство!” И вот звездный ковчег продолжает свой полет без обременяющих человеческий разум переборок. Разум, в очередной раз впавший в грех гордыни, объявил о собственном всемогуществе и провозгласил себя мерилом счастья человеческого.

– Кузнечик, – скажет мерзкий старикашка – знаток запрещенной науки, – откуда у вас столь странные желания? В ваши годы наивные девочки мечтают принести пользу человечеству, а вовсе не основать новую цивилизацию! Столь бредовая идея…

– Не смей… те… называть меня так! – зло ответит она, собирая разбросанные по полу тряпки. – Вы сможете помочь? – она сожмет кулаки, обернется, ненароком посмотрев на увядшую плоть, а затем, подняв голову, встретится взглядом с голубенькими слезящимися глазками знатока запрещенной науки.

– Мы ведь обо всем договорились, – ехидно ответит тот, выставив вперед свой знаменитый нос – огромный, натруженный вынюхиванием всяческих слухов, покрытый мозолями от получаемых щелчков, шелушащийся от проникновения в не свои дела, не нос, а инструмент по сбору рассеянной информации о всяческих странных случаях и запрещенных науках.

Старикашка чертовски медлителен. Каждый экспонат коллекции вызывает у него поток воспоминаний – как, когда и где он прознал про этот случай, как тщательно собирал и отсеивал информацию, не брезгуя ни обманом, ни угрозами, ни подкупом. Особо сладостные чувства у него вызывали воспоминания о неком Его Превосходительстве – то ли ближайшем и единственном друге, то ли злом гении. Поминая его добрым и недобрым словом, старикашка то мечтательно закатывал вверх глаза, то брызгал от ярости слюной. Его Превосходительство то являл собой образец глупости, непроходимой солдафонской тупости и упертости, то представал воплощением мудрости, хладнокровия, изворотливости.