Близость - Элизабет Гейдж

В конце концов, семя, из которого выросла Мег, было пролито в Джил человеком, любившем другую женщину, и как раз в тот момент, когда Джил всю волю вложила именно в то, чтобы стать подобием этой женщины, превратиться в нее. Да, Мег была истинной дочерью Джордана. Но была ли она хоть в чем-то ребенком Джил?

Малышка не была плодом любовного союза, а скорее знаменовала непроходимую пропасть, разверзшуюся между мужем и женой, пропасть, которой никогда не суждено исчезнуть. И этот страшный, смертельный провал олицетворяла другая женщина.

Джил неустанно повторяла себе, что это безумие. Мег — невинный, беспомощный, прелестный ребенок. Ее ребенок. Семя Джордана дало всходы в ее чреве и проросло маленьким человеческим существом. Кормя ребенка грудью, Джил не могла отделаться от навязчивого ощущения, что нечто постороннее, чуждое, не имеющее к ней отношения, высасывает из нее всю плоть и сущность. И Джил изо всех сил боролась с этими отвратительными чувствами.

Возможно, она смогла бы удержать свои страхи и сохранить относительное умственное и физическое равновесие, выказывай ей Джордан хоть немного нежности, которую каждый молодой отец испытывает к матери своего ребенка. Но рождение Мег не растопило льда в сердце Джордана.

Ничего не изменилось. Рождение Мег только подтвердило фальшь их отношений, увеличило разрыв между ними. Теперь Джил была еще более одинокой. И из глубины этого одиночества в мозгу Джил родилась новая, еще более ужасная мысль.

Как-то, недели через три после рождения Мег, Джордан, как это вошло в обычай, приехал домой на обед, чтобы посмотреть на девочку. Он подержал Мег на руках, поговорил с ней и только решился положить ее в колыбельку, когда позвонила секретарь напомнить о срочном совещании. Он отдал малышку Джил, и, когда нагибался к ней, она ощутила сильный мужской запах, смешанный с детским ароматом талька и присыпки.

— Позвони, если малышка придумает что-то остроумное, — пошутил он и, бросив последний любящий взгляд на дочь, вышел.

Джил взяла ребенка. Наступило время кормления. Через минуту она расстегнет блузку и приложит ребенка к груди. Но она неожиданно для себя помедлила, подняла малышку, вглядываясь в крохотное личико. Руки Джил затряслись, с лица сбежала краска. Ребенок, почувствовав, что мать расстроена, захныкал. Джил, не отрываясь, смотрела на нос, лоб, очертания лица, и, как обычно, не замечала сходства с собой. Но сейчас, к собственному ужасу, начала различать неоспоримое подобие с чьими-то чертами.

Джил в страхе зажмурилась, словно желая отогнать кошмар, а когда снова открыла глаза, увидела лишь прелестную крошку Мег, нахмуренную и недовольную — давно было пора обедать, а мать чем-то расстроена и не желает дать ей грудь!

Однако лицо Лесли Чемберлен подмигнуло и исчезло, словно тайна, к которой не найти ключа. И, даже когда образ померк, мысль, гвоздем засевшая в мозгу, отказывалась уходить, а это проклятое лицо заслоняло собой личико девочки, бросая на него, словно волшебный фонарь, отблеск красоты и желанности.

— Я схожу с ума, — твердила себе Джил, пытаясь выкинуть из головы навязчивое видение, и прижимала ребенка к груди с таким отчаянием, словно только он мог спасти ее.

Джонсонвилль, Лонг-Айленд. 15 ноября 1979 года

Эта пятница выдалась совсем суматошной. Лесли уехала из офиса в одиннадцать утра и, прибавляя скорость, направилась к дому, чтобы забрать забытые утром бумаги. Росс остался управлять делами в агентстве. С самого лета он вновь начал принимать участие в работе, проводил в офисе столько времени, сколько позволяли угасающие силы.

Несмотря на оптимизм докторов, Лесли поняла, что Россу уже никогда не стать прежним. Характер у него не изменился к худшему — Росс оставался все тем же добрым, великодушным и благородным человеком, мужем, которого она сама выбрала и любила. Но болезнь лишила его физических и умственных сил, необходимых для такой тяжелой работы.

Их брак вступил в новую фазу и, возможно, последнюю. Болезнь Росса оставалась неизлечимой, и надежд на полное выздоровление не было. Только любовь и преданность могли сохранить их близость на тот недолгий срок, который им остался.

Возможно, именно потому, что оба знали об этом, они были полны решимости сделать все, чтобы остаться счастливыми до конца. Каждодневное тяжелое напряжение немного смягчилось, ушло, и жизнь стала легче и спокойнее.

Сегодня, например, Лесли чувствовала себя как нельзя лучше.

Они снова изо всех сил пытались заиметь ребенка. Сама мысль о появлении малыша придавала новое значение их существованию. Долгожданный ребенок теперь знаменовал окончательную победу их любви над смертью, смертью Росса. Лесли знала, что их браку не суждено продлиться долго, и хотела ребенка, как олицетворение ее чувства к Россу, продолжение самого Росса.

Физическая любовь была всегда затруднительна при теперешнем состоянии здоровья Росса, но он подходил к этой нелегкой задаче с обычным сочетанием мужества и доброжелательного юмора и всегда обращался с Лесли с огромной нежностью. И по какой-то странной случайности она никогда еще не наслаждалась его объятиями так, как теперь, когда он был болен. Лесли держала Росса в объятиях и изобретала все новые способы, чтобы доставить Россу наслаждение, помочь получить то, что когда-то приходило само, так легко и естественно. Именно эта изобретательность и смелость в любви, заставляла ее чувствовать себя еще более преданной женой. Каждое их соитие было очередной маленькой победой над болезнью и смертью.

С этими мыслями Лесли повернула на подъездную дорожку. Оставив машину у дома, она от крыла дверь гаража и вошла в дом через кухню. Документы, которые она искала, были в кабинете, но Лесли долго стояла в кухне, прислушиваясь к тишине пустого дома. Потом осторожно прошла в гостиную, нервно оглядываясь, и снова замерла, прислушиваясь.

Но было тихо, даже мебель и полы не трещали, ни одна ветка не билась о стекло. Просто пустой дом в осенний полдень — и ничего больше.

Лесли до сих пор отказывалась признаться себе, что побаивается Тони. Она так и не сказала Россу о той встрече на кладбище, и ей в голову не пришло позвонить в полицию и пожаловаться кому-то еще.

Во-первых, Лесли была твердо убеждена, что Тони — давно перевернутая страница ее жизни. Она просто не понимала и не представляла, почему он посмел прийти сейчас. Какая бессмыслица эти его претензии. Лесли именно так ему все и объяснила.

Во-вторых, Лесли была слишком измотана свалившимися на нее бедами, чтобы принимать Тони всерьез.

Тем не менее, входя в пустой дом, как сейчас, Лесли подолгу настороженно прислушивалась, вспоминая маниакальное выражение глаз Тони, безумную уверенность в своей правоте, заставлявшие ее держаться начеку.

Она поспешила в ванную напудрить нос и поправить косметику. Пришлось проходить через спальню. При виде постели, на которой они будут лежать с Россом после ужина, и о предстоящем уик-энде, губы Лесли тронула полуулыбка, но она тут же вспомнила, что до вечера еще далеко, и поспешила наложить грим.