Великий любовник. Юность Понтия Пилата - Юрий Вяземский

Я попытался ответить Феликсу. Но тут же понял, что не стоит зря тратить силы — друг мой меня не слушает.

К этому времени до меня уже дошли слухи, что в Белом доме принято решение подыскать для Юлии Младшей нового мужа. Разные кандидатуры рассматривались. Кандидатура Децима Силана изначально была решительно отвергнута Ливией. На Луции Виниции якобы сошлись и Август, и его мудрая супруга. И чуть ли не сама Ливия однажды попросила Феликса, чтобы он внимательно к Виницию пригляделся: подходит ли он Юлии и не сделает ли ее во второй раз несчастной.

Вот Феликс, похоже, и отвечал своим настроением, своим поведением и своей теперь уже ненавистью к Луцию Виницию, который, вновь повторю, ненависти не заслуживал. К тому же был благополучно женатым.

Гней Эдий ненадолго замолчал. И потом:

XXV. — Через несколько дней Феликс, придя ко мне, принес черновой вариант «Ультора», седьмой книги своей поэмы о Венере… Поскольку я когда-то тебе ее пересказывал (см. Приложение 1, XXIX–XXXII), не стану повторяться и лишь подчеркну: Ультор — это амур-мститель, рожденный от воинственного Марса и оскорбленной Венеры. Любовь, которую он внушает, похожа на пытку. Но чем дольше она продолжается, тем сладостнее становится для того, кто ей подвергается. Сопротивляться Ультору бесполезно, он — неотвратим, как возмездие великих богов, и сами великие боги его страшатся.

Феликс всё это мне объяснял и смотрел на меня с ненавистью, будто меня теперь ненавидел.

«Она мне его послала! — восклицал он. — Она долго медлила и вынашивала. А теперь мстит и терзает… У меня голова кругом от этой дикой пляски! Голова, говорю, пылает. А ноги леденеют. Как тут можно бежать?!.. Я ее бросил. Предал. Она из-за меня погибла. Она специально погибла, чтобы мне отомстить… Слышишь, ты?! Говорю тебе: она мне никогда не простит! А если вдруг простит, то я не знаю… не знаю, зачем мне тогда жить на свете. Я задохнусь, если она меня оставит в покое. Я прокляну и богов и себя, и тебя!..»

Он очень сбивчиво восклицал, почти бессвязно. И я не мог понять: кто послал?. Венера или Юлия Старшая? Кто перед ним пляшет, мать или дочь? И почему, собственно, пляшет? Я пытался осторожно спросить. Но он на мои вопросы не отвечал и то взахлеб читал отрывки из «Ультора», то отбрасывал в сторону пергамент и, с ненавистью на меня глядя, на меня набрасывался: «Не понимаешь?! До этого всё понимал, всё чувствовал. А теперь вдруг оглох и ослеп?! — И снова кидался читать из поэмы. И снова наскакивал: — Страшно?! Ну, так и скажи, что боишься. Не за меня — за себя!.. Только не лги! Ты уж и так насквозь изолгался!»

Я под конец не вытерпел и спросил, стараясь, чтобы голос мой звучал не рассерженно, а обиженно:

«Зачем ты так со мной говоришь? Чем я перед тобой виноват?»

Феликс удивленно на меня посмотрел и тихо сказал:

«Не хочешь слушать?…Ладно, не слушай».

И ушел.

Но уже на следующее утро — я еще не успел встать с постели — прибежал ко мне, выгнал моего постельничего, уселся на сундук, на котором лежала моя одежда — прямо поверх одежды уселся — и страдальческим голосом:

«Тутик милый! Она на меня всегда смотрела ласково и внимательно. А сейчас смотрит рассеянно и неласково. Иногда словно вообще избегает поднимать взгляд…. Вчера, например, я ей диктовал, и она вроде бы писала, но когда я взял ее дощечку, чтобы проверить, то увидел на ней лишь самое начало диктанта, а дальше — какие-то фигурки, то ли женские, то ли мужские… Она от меня всё больше и больше отдаляется. Я пытаюсь заинтересовать ее — он всё чаще отвлекается. Я говорю с ней о веселых вещах, шучу с ней — она уже не смеется, как раньше прелестно смеялась, чуть откидывая назад свою солнечную головку и гладя мне щеки своими бархатными глазками… Она иногда улыбается, но я вижу, что делает это лишь из вежливости и, пожалуй, даже из жалости ко мне…Недавно она вдруг испуганно на меня посмотрела, будто какая-то страшная мысль пришла ей в голову… Я ее, Тутик, теряю…»

Он замолчал, и видно было, что он ждет от меня ответа.

Я этих самых ответов с десяток в уме перебрал, прежде чем решился сказать. Я сказал:

«Осень наступает. Осенью многие женщины становятся рассеянными… Это пройдет. Не переживай».

Феликс посмотрел на меня так, как иногда смотрят дети: они ждали от тебя не просто совета, а хотели, чтобы ты всё за них сам решил и сразу устроил, а ты… ты обманул их надежду.

XXVI. — Прошло еще несколько дней, — продолжал Вардий, — и нашу компанию в очередной раз пригласили к Юлии. Насколько это было возможно, я не спускал с нее глаз и следил за тем, как она себя ведет, на кого и как смотрит. Никаких особых изменений в Юлии я не заметил. Она все так же одаривала ласковыми улыбками тех, кто к ней обращался или в разговоре как-то касался ее дома, ее самой; так же перепархивала солнечным мотыльком с человека на человека, никого особенно не выделяя: ни Виниция, ни даже Силана. На Феликса, когда он попадал в ее поле зрения, она смотрела по-прежнему нежно, почтительно и внимательно. Никакой рассеянности и тем более никакого страха в ее взглядах на моего друга я не приметил, как ни старался. Юлия Младшая оставалась Юлией Младшей — такой я поставил диагноз.

Но с Феликсом, вокруг которого теперь крутились не только Кар и Флакк, но также Аттик и Брут, обменяться впечатлениями мне было невозможно. И после обеда у Юлии я сразу же отправился к себе домой, намереваясь пораньше лечь спать, так как на следующий день мне предстояла трудная встреча…Назовем ее деловой и очень ответственной.

Каково же было мое удивление, когда дома у себя я застал… представь себе, да, его, моего Феликса! Он дожидался меня в экседре. Привратник его, естественно, пропустил, так как «фламина Аполлона» было велено пускать ко мне в любое время дня и ночи.

«Ты, что, научился летать по воздуху?» — пошутил я. Но тут же пожалел о своем игривом вопросе.

Феликс… как бы мне тебе его описать?., у него был вид человека, который пришел сообщить страшную новость, и новость эта касается не его, а тебя, к которому он пришел, и он заранее сопереживает с тобой ту боль, которую он тебе причинит.

Я сел рядом с ним и тихо спросил:

«Что? Что случилось?»

«А ты как будто не понял», — так же тихо ответил Феликс.

«Что? Говори!» — я повысил тон.

«Ты знаешь, ближе тебя у меня никого нет, — каким-то почти похоронным голосом начал Феликс. — Собственно, ты у меня только и есть близкий… Тебя я не могу обманывать. Боги накажут. И не меня, а тебя. Как они уже один раз тебя наказали…»

Я ничего не понял. Я спросил:

«О чем ты?»

Феликс протянул руку, дотронулся до моей руки и, заглядывая мне в глаза, страдальчески заговорил:

«Ты заметил, как она на меня смотрела? Эти глаза, которые все время искали моих глаз и спрашивали, спрашивали о том, о чем только взглядом можно спросить… И руки. Вернее, одна рука, которая без цели бродила по столу и слегка подрагивала… Ты руку разглядел?.. Грудь ее то высоко поднималась, то, казалось, она сдерживает дыхание… И как она бледнела, когда наши взгляды встречались… Видел? Видел?»