Лондонские поля - Мартин Эмис

— Я…

— Мы берем ее, верно? Хватаем. Тут же, немедленно.

Он помедлил.

— А у нее есть какая-нибудь квалификация?

— Я не спрашивала.

— А рекомендации?

— Да кому до этого дело?

— Погоди, — сказал Гай, ощущая в спине жжение чего-то такого, что, предположил он, могло быть драматической иронией. — Не слишком ли она привлекательна?

— Что с того? Ты же слышишь, что там невероятно спокойно.

— Ты же всегда говорила, что от привлекательных никакого толку.

— Кто мы такие, чтобы привередничать?

Гай коротко и негромко рассмеялся.

— Я имею в виду, — сказала Хоуп громким шепотом, — что как раз к безобразным-то он и привык.

Изнутри до них донесся резкий стон, совершенно непохожий на те звуки, что Мармадюк издавал когда-либо прежде. Родители бросились в комнату, ожидая увидеть обычную сцену. Няню, сгорбившуюся в углу — или рассматривающую в зеркале какое-нибудь увечье у себя на лице. Мармадюка, размахивающего прядью волос — или оторванной бретелькой лифчика. Но все оказалось не так. Энола Гей смотрела на них с полнейшим самообладанием, в то время как Мармадюк Клинч, нянча свое запястье, пятился от нее с новым выражением на лице, как будто только что узнал нечто (получил один из жизненных уроков), как будто никогда прежде не сталкивался с подобной яростью, с подобной жестокостью.

Этот дом был настоящим шедевром. Как он искрился, как он звенел! Как много холстов, как много масла в нем было! С какой уверенностью исполнял он благородные темы преемственности и спокойствия, в которые вплеталась вся красота на свете! А присутствие Николь было подобно запалу. Ибо она способна была взорвать все это на воздух.

Конечно, дом этот принадлежал не искусству. Он принадлежал жизни. И требовал затрат. Естественно, в том числе и денежных. Дом не пожирал деньги. Он ими разбрасывался. Деньги разлетались из него, как десятки, скармливаемые вентилятору без решетки. Со всей округи радиусом в несколько миль в дом этот являлись люди, чтобы чистить его и драить, чтобы подлечивать его, чтобы он служил еще дольше, а они работали еще больше. Его скребли, стоя на коленях, его швабрили; дрожащие плоскогубцы электрика воздевались к контактам его проводки; водопроводчик распластывался на спине; искалеченный трубочист соскальзывал в трубу; в деле были рабочие, ремонтники, спотыкающиеся монтеры; проверялись гарантии, измерялся метраж; ну и, разумеется, никак нельзя было обойтись без бесчисленных клевретов Мармадюка. Порой Гаю казалось, что вообще все деньги уходят на ребенка. Пустяковое мальчишеское представление с опрокидыванием шкафов. Игра в бирюльки со строительными лесами. Сплошь — упадок и разрушение.

С другой стороны, дом этот привык к порядку. С каждым днем посудомодоечная машина, водяной фильтр, устройство для очистки моркови, макаронорезка оказывались все ближе и ближе к машинной своей кончине, летели сломя голову к хаосу. С каждым днем горничная возвращалась домой все более усталой, более старой, более немощной. Эту цитадель порядка одолевала энтропия невиданной мощи. Дом, который так нуждался в том, чтобы оставаться единым целым, похоже, проделал уже немалый путь к тому, чтобы обвалиться или разлететься на части… Ощущая голод и внезапное желание сделать что-нибудь серьезное, Гай снова пошел вниз по лестнице, переступив по дороге через укладчика напольных покрытий и перекинувшись парой слов с Мельбой, чьи силы он покупал и иссушал на протяжении немалых лет…

Когда он наливал в кружку молоко и намазывал на хлеб масло, руки у него не дрожали. Существовал и еще один супружеский секрет: из-под груды Мармадюковых книжек он вытащил утреннюю газету, которую раньше спрятал туда от Хоуп, и снова развернул ее на странице публицистики. Там была то ли статья, то ли отрывок, без подписи и каких-либо комментариев. Конечно, сейчас, в дни гроз, в которых разряжались многие мегаватты, и ураганов, сила которых достигала множества мегатонн, и лесных пожаров, охватывающих миллионы акров, нетрудно было забыть о существовании устройств, созданных человеком, которые — кнопка и кончик пальца — могли привести к разрушениям такого же масштаба. Но ведь эти устройства были созданы людьми, это не деяния Бога, но деяния человека… Так, первая волна ядерного взрыва распространится со скоростью света. Мир станет белым, как бледное солнце. Раньше я этого не знал. Не знал, что жар распространится со скоростью света. (Ну да: подобно солнечным лучам.) Все, что находится перед этим окном, обратится в пламя: клетчатые занавески, эта газета, пошитые на заказ штаны Мармадюка. Вторая же волна раскатится со скоростью, гораздо превышающей скорость звука, скорость любого шума, оглушительного грома, грохота расщепления ядер, раскалывающего небеса. Это будет невероятное давление взрыва. Проносясь по улицам со скоростью «Конкорда», оно не будет собственно волною, но будет окружать дома и заставлять их взрываться изнутри. И его дом, таким образом, сам станет бомбой, и вся его лепнина и порядок, вся его сталь и стекло станут шрапнелью, станут дробью для крупной дичи. При таком обороте не будет никакой разницы между этим домом и любым другим. В доме его, дребезжащем пристанище отрицательной энтропии, в единое мгновение воцарится обычный хаос, такой же, как там, где живет Кит, где живет Дин или где живет Шекспир. И тогда дозволено будет все. Гай прикрыл глаза и беспомощно проследил за собою, бегущим на север среди низких языков пламени и порывов ветра, несущего сажу; затем увидел ее комнату, разорванную, распахнутую навстречу недужному небу, и акт любви, совершаемый среди осколков, — тогда лишь и возможный, когда унесется прочь вся ее красота, когда все обезобразится, омрачится и омертвеет.

— Я должен остановиться, — сказал он, внезапно кивнув.

— Простите? — донесся вежливый голос Мельбы.

— А, Мельба, извините, это я так. Ничего.

«Последствия термоядерного взрыва» — так назывался этот отрывок, извлеченный из чего-то, оставшегося безымянным, — ссылались только на «Гласстон & Долан» (1977, 3-е издание), — и размещен он был среди редакционных заметок о гибели лесов и оплате труда сиделок, после заявления о том, что затраты на создание «Конкорда» к концу года полностью окупятся, над астрономической колонкой, в которой сообщалось, что объект Аполлон, вырвавшийся из пояса астероидов, минует Землю на расстоянии четырехсот тысяч километров. Что звучало неплохо. Но именно на этом расстоянии от Земли находилась Луна. Через интерком донеслись слова, произносимые при прощании, и Гай, скомкав газету, сунул ее на самое дно мусорного ведра. Он сглотнул, когда ее силовое поле покидало дом.

А дом по-прежнему оставался на месте.

Гай заглянул в холл. Судя по звукам, которые он там услышал, Мармадюка отправили наверх — с Феникс и Хьордис, вне сомнения. Гай вздрогнул от неожиданности, услышав приветствие Динка Хеклера.

— Приветик, — сказал Динк.

— Привет, Динк. Как ты?

— Отлично.

На седьмой ракетке Южной Африки была, разумеется, теннисная форма. На фоне его ляжек, более всего похожих на рабочие цилиндры шерсточесального станка, шорты в обтяжку выглядели белоснежными. Ступни, упакованные в практически кубовидные кроссовки, расставлены были по-идиотски далеко одна от другой.