Замок на скале - Симона Вилар

Оливер вскинул голову.

– Клянусь рукоятью меча, у меня и в мыслях не было подобного! Я никогда не оставлю Гнездо Орла. Однако дозволено ли мне будет спросить, как ваше высочество намерены поступить с леди Анной Майсгрейв… Анной Невиль? – закончил он после неловкой паузы.

Ричард некоторое время разглядывал стоявшего перед ним воина.

– Сдается мне, молодой человек, вы не так просты, как кажетесь. Я ведь помню вас со времен битвы под Барнетом. Трудно забыть воина, который, имея одну лишь руку, творит истинные чудеса в схватке… Но речь не об этом. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что вы знали лучше иных обитателей Нейуорта, кем является супруга барона Майсгрейва.

Оливер отвел взгляд.

– Для меня она всегда была лишь госпожой. Я служил ей, как и сэру Филипу, и не оставлю ее и сейчас…

– Оставите, молодой человек! Ваши чувства к принцессе Уэльской очевидны, но не вам, убогому ратнику, помышлять о ней.

Лицо Оливера стало белым как известь, глаза же, наоборот, потемнели.

– Беру Бога в свидетели, что у меня никогда не было столь дерзких помыслов. Но леди Майсгрейв… принцесса Уэльская… она так долго жила в Гнезде Орла… Словом, я подниму весь Нейуорт, если вы вздумаете силой увезти ее отсюда.

Ричард сухо засмеялся:

– Что и говорить, мне нравятся решительные люди! Не люблю трусов. Хорошо, что у моей кузины в Нейуорте есть достойные защитники. Однако, если прежде у леди Анны и был повод согласиться жить в этом диком краю, что же может удержать ее здесь теперь – ее, наследницу неоглядных земель и богатств в других частях королевства?

Оливер не нашелся, что ответить, а Ричард продолжал:

– Вы считаете, что леди Анне следует остаться здесь, в краю нескончаемых войн, в которых она потеряла тех, кто был ей дорог. Но вы забываете, что эта земля отнюдь не похожа на Эдемский сад, и вряд ли Анна Невиль захочет жить там, где все будет напоминать ей о былом, о том, чего она лишилась.

Ричард сейчас говорил, словно загодя готовя речь, обращенную к леди Анне. Спору нет, он умел убедить кого угодно, будь то высокородная дама или простой, но упрямый ратник. Аргумент в его речи следовал за аргументом, и, когда герцог увидел, как осунулось и посерело лицо Оливера, он понял, что ему есть что сказать и самой Анне Невиль.

Ее он увидел лишь поздно вечером в маленькой замковой часовне. Там стоял перед алтарем покрытый знаменем барона стол, на котором покоился в гробу со скрещенными на груди руками сам сэр Филип в своих лучших одеждах. В ногах его, на темно-вишневом бархате, лежали рыцарские перчатки и золотые шпоры. По три монаха, преклонив со скорбным видом колени, стояли по обеим сторонам гроба, перебирали четки и читали молитвы. Было решено, что бдение будет продолжаться над телом всю ночь, а на рассвете барона Майсгрейва похоронят в долине.

Ричард вдруг поймал себя на мысли, что страшится взглянуть на покойного. Филип Майсгрейв слишком много знал о нем при жизни, и Ричард не сомневался, что сейчас его дух, витающий рядом, знает еще более. И то, что герцог, виновник его гибели, утешал подле тела барона его вдову, вряд ли бы расположило Филипа Майсгрейва к персоне герцога Глостера. Поэтому Ричард, стараясь не приближаться к гробу, перекрестился и пробормотал краткую молитву.

Он постоял еще несколько минут, бросая осторожные взгляды на застывшую словно изваяние Анну. Вся в черном, в длинной, ниспадающей прямыми складками до полу траурной вуали, она стояла в изголовье супруга, одинокая и хрупкая. Она уже не цеплялась за его мертвое тело, однако не сводила взгляда с чела Филипа, озаренного пламенем свечей. И хотя на ее лице уже не было того отрешенного выражения, ввалившиеся глаза, тени под ними и медленно катящиеся горькие слезы выдавали ее безмерное горе. В этом лице уже не было отчаяния. Анна Невиль казалась смирившейся. И это было все, что было необходимо Ричарду Глостеру.

В ту ночь он спал на удивление спокойно, как человек, завершивший трудную работу и оставшийся довольным ею. Он уже не опасался мертвого соперника и не боялся, что рухнут гранитные своды Гнезда Бурого Орла и погребут его под собой.

И на другой день, когда он наблюдал со стены за похоронной процессией в долине, у него было легко на душе. Единственное, что его волновало, – как убедить Анну Невиль поскорее покинуть эти места.

День вставал на удивление ясный, и Ричарду чудилось в этом доброе предзнаменование. В замке был водворен порядок, и, хотя все еще носило следы недавнего набега, пожара и разорения, уже мерно вышагивали с алебардами на плечах по стенам стражники, а кухня перед поминальным пиром гудела, словно потревоженный улей.

Ричард вдыхал утренний ветер. Его взор не коробил вид сожженных полей и руин церкви, его не беспокоил не прекращавшийся ни на минуту мерный погребальный звон. Некоторое время он еще различал пение священников. Ветер доносил слова «De profundis»[73].

Траурное шествие протянулось через всю долину, и Ричарду впервые стало не по себе, когда он увидел, сколько народу явилось, чтобы проводить рыцаря Майсгрейва в последний путь. Он видел здесь и крестьян, и воинов, и рыцарей из соседних поместий. Впереди медленно двигались священнослужители, несшие распятия и свечи. За ними следовали воины Майсгрейва с гробом хозяина на плечах. Затем он различил идущую за гробом Анну, за которой тянулись воины, слуги и соседи, приехавшие на похороны.

Но Ричард видел одну лишь Анну. Он вдруг подумал, что, в отличие от него, она за последние двое суток, изменивших ее судьбу, ни минуты не спала, и просто удивительно, как она еще держится. Что же, и в этом есть нечто: он, Ричард, чувствуя себя смелым и бодрым, сейчас способен убедить эту доведенную до предела, измученную женщину поступить так, как он сочтет нужным.

Он спустился со стены и увидел одетую в траур маленькую дочь Анны. В черном чепце с длинной накидкой девочка походила на маленькую монахиню.

Ричард подсел к Кэтрин. Девочка была печальна, но одно то, как она наблюдала за играющими на солнце котятами, говорило, что боль утраты для нее осталась в прошлом. В этом возрасте недолго предаются горю.

Герцог вспомнил, как бросилась к дочери Анна. Эта девочка очень многое значит для нее. Она очень похожа на Филипа Майсгрейва. Ричард заговорил с Кэтрин, и она спокойно отвечала ему. Ричард начал ей что-то рассказывать. Он умел ладить с детьми, и, когда в воротах показались возвращавшиеся с похорон люди, ему удалось даже пару раз заставить Кэтрин засмеяться.

Во время погребального пира, пышного и печального, Ричард сидел подле Анны. Она не противилась этому, а все остальные восприняли сие как должное. Весть о том, что вдова Филипа Майсгрейва – дочь Делателя Королей, уже разнеслась по округе, и теперь даже те соседи, кого Анна прежде принимала как друзей, к кому ездила сама, с кем охотилась или встречалась в церкви, торопились выразить свое почтение, кланялись или приседали в реверансе, едва она к ним обращалась.