Смертию смерть поправ - Евгений Львович Шифферс

вот я сейчас, кое-что покажу тебе, пришелец, кое-что, совсем немного, а потом уж мы кончим с тобой. Старик весело закричал, призывно закричал, и бабы стали вертеться вокруг него, и старик приложился к одной из них, впервые зная зрителя, и юродствуя перед ним, вот смотри-смотри, пришелец, вот смотри-учись, пришелец, не хочешь ли попробовать одну из них, пожалуйста, бери, пришелец, но потом, ой, все же потом я прикончу тебя, вот смотри, как она трепещет, а ведь еще вчера она ждала твоего крика с гор, пришелец, и ты бежал, торопился к ним, пришелец, а им все равно, кто сделает это с ними, ты или я, лишь бы сделали это по весне, лишь бы утолили их голод, и вот, мой пришелец, ты умрешь сейчас, потому что я сильнее, чем ты, потому что мне больше повезло, чем тебе, понимаешь, ты мог бы убить меня точно так же, как я тебя, понимаешь, просто мне сегодня больше повезло, а все из-за чего, пришелец, все из-за этих паскуд, вот смотри, я еще эту не кончил, а уж другая разворачивается ко мне, видишь, пришелец, из-за чего я должен убить тебя, или ты бы убил меня, если б тебе повезло в этот раз побольше. Ну иди, возьми любую из них, попробуй, стоит ли из-за этого умирать, и если решишь, что не стоит, и уйдешь, я отпущу тебя, слышишь, я отпущу, хотя тем самым отпускаю свою смерть, потому что в будущем тебе повезет больше, чем мне, у тебя тоже будут ножи, а у меня они станут крошиться от старости. Ну, пришелец, что с тобой, ты даже не смотришь, а они, смотри-ка, ага, посмотрел, они, смотри-ка, видишь, как они ЛЮБЯТ меня, видишь, как выстраиваются в ряд, неплохо, не правда ли, неплохо и стройно, о, я навел здесь порядок, без него не проживешь, сил не хватит тратить себя вне ПОРЯДКА. Старик стоял перед Эдипом и готовился прекратить его, потому что устал с бабами и все перестало ему казаться забавным и смешным, он хотел скорее кончить все, и лечь, может быть, даже лечь опять к той, которую он хотел прогнать и которая лизала его и ласкала, да, он ляжет к ней, он простит ее, это будет хорошо, пусть она хотела изменить ему, старику, он простит, так будет даже слаще, знать, что она прощена тобой, и что она раба твоя и страх ее перед тобой будет всегда в ней, страх и желание угодить, а мне в старости больше ничего и не надо.

Старик раздумчиво отошел от Эдипа и подошел лизнуть свою ПЕЧАЛЬ, и лизнул, и та задрожала, вот-вот, видишь, она дрожит, хорошо дрожит, пусть будет так. Он порыл немного землю рогами, немного почистил их от крови, приготовился побежать. Эдип стоял и знал, что старик сейчас побежит в ПОСЛЕДНИЙ раз, он стоял и вспоминал змей, и не грустил, что сейчас все будет кончено, он вспоминал, как они, маленькие змейки, особенно та чернявая, пугали его, они вились вокруг камня своими телами и сдвигали его на Эдипа, и камень падал вниз, а ЭДИП опять мочился с перепуга, СТОП. Холодный спокойный СТОП, только не торопиться, все ясно, все ясно, все ясно, Эдип прилег на все свои четыре лапы, опустился и стал искать своими плохими передними тяжесть камня, нашел и прилип к нему своими открытыми стопами, своими дырами взял камень в себя. И замер.

Старик увидел, что Эдип прилег на все четыре, э, совсем плохо ему, совсем испугался, можно бы и прогнать его, да, он надоел мне, и бабы смотрят, надо кончать все это, побегу. Старик закричал дико и протяжно, смертно закричал старик, и побежал на Эдипа, и бабы бросили хрумкать траву, и стали смотря-смотреть. И тогда Эдип встал. Он встал на свои длинные задние и поднял в своих плохих передних кусок скалы, он поднял его, потому что не мог не поднять, потому что камень скалы стал его пробитыми руками, побратался с ними, и Эдип опустил его на ножи старика, когда они должны были убрать его, Эдипа, прочь из этого мира.

Сделалась большая тишина.

Тихонькая тишь-тишина.

Старик был убит сразу и навсегда, ему все казалось, что он еще бежит и бежит, и пришелец совсем рядом, и надо только вытянуться хорошо и достать его ножом, старик тянулся, тянулся-потягивался, и никак не мог дотянуться. Его это немного злило, но как-то несерьезно, без злобы, а даже вроде с некоторым удовольствием и ватностью во всем теле, вроде бы в тебе злятся неторопливо белые облака в жаре, которые низко приходят в долину, и старик нюхает их, бедолаг. Вот и сам он делался сейчас таким бедолагой, ватным и неторопливо-добрым, и кто-то его уже щекотно нюхает тоже; старик засмеялся, потому что никто не может НЕ ЗАСМЕЯТЬСЯ от щекотки, засмеялся добро и хорошо, потянулся еще раз, чтобы, быть может, все-таки достать до Эдипа, потянулся, встретил в этом потягивании детскую сладость и лом во всем теплом теле, и запах матери, и тихий говор близких, которые уже встали и идут на работы, а тебе еще можно полежать немного, и свет негромкий горит в комнате, и тихие шорохи уже не страшны. Старик потянулся всей этой детской сладостью и затих.

Эдип упал на старика вместе с камнем, потому что камень был очень тяжелым, а руки Эдипа были уродливы и слабы, были плохими руки Эдипа. Уже опуская камень, Эдип знал, что останется жить, и это знание победы и избавления от страха и напряжения последних часов повалило его тоже вслед за тяжестью камня вниз, и он покорился, и голова его лежала сейчас на вздрагивающем теле старика. Голова Эдипа лежала прямо на том месте, где у старого козла было сердце, которое сейчас торопилось сделать последние удары, чтобы Эдип услышал их, чтобы сравнил со своими, раз он такой молодец, раз умеет кое-что соединять в некую связь; сердце старого козла крепилось изо всех сил, и стучало, стучало-стучало урок ученику Эдипу. Эдип слушал. Тепло, которое было в старике, его стучание внутри о чем-то, его мягкая шерсть, его СЛАБОСТЬ в сонной недвижности, его покой и детскость радостного обмана всех, — все это прокалывало Эдипа, острыми шипами входило в него, входило и не уходило. Эдип погладил старика своими копытцами, погладил, прося прощения. Потом он уснул на старике, и проснулся не скоро, проснулся, потому что услышал крик баб, и увидел над собою