Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер

Цезония погладила его ладонь, сильно вцепившуюся в мраморную львиную голову, служившую подлокотником императорского кресла.

— Это всего лишь сон! Забудь! — как можно мягче посоветовала она.

— Проснувшись, я послал спросить оракула храма Фортуны, что означает мой сон. Час назад мне доставили ответ: «Берегись Кассия!» Те же слова, умирая, шептала Друзилла. Перед смертью ей открылось будущее!

— Друзилла сказала: «Берегись Лепида», — тихо напомнила Цезония.

Гай молчал, устало прикрыв глаза. Кассий и Лепид давно слились в его восприятии в одного человека, мужа Друзиллы.

— Я обогнал судьбу! — вдруг встрепенулся он. — Убил Кассия, прежде чем он мог пожелать мне смерти! Теперь мне некого опасаться!

Цезония облегчённо улыбнулась:

— Ты правильно поступил, Гай! Недоброжелателей нужно уничтожать прежде, чем они проявят себя врагами!

— У меня много врагов! — хмуро пожаловался Калигула и немедленно получил от жены ответ:

— Убей всех, чтобы не осталось никого, желающего отомстить!

Гай кивнул, соглашаясь. Были и другие знамения, напугавшие его, склонного к суевериям. Он решил посоветоваться о них с Цезонией.

— В прошлом году в мартовские иды молния ударила в капитолий Капуи, — рассказал он. — Мартовские иды! Для рода Цезарей этот день приносит несчастье. Божественный Юлий был убит в Сенате в пятнадцатый день марта. Я видел Тиберия, задыхающегося в предсмертной агонии в тот же проклятый день. Он прожил ещё сутки и умер на следующий день, но смерть подкралась к его ложу именно в мартовские иды!

Калигула замолчал, вспоминая страшного Тиберия и подушку, ускорившую его кончину. Тиберий тогда доживал семьдесят восьмой год, а Гаю всего только двадцать восемь! Хоть и выглядит он, измучанный бессонницей, подозрениями, страхом и собственными выходками, почти на сорок.

Неожиданно он засмеялся сухо и хрипло. Цезония зачарованно смотрела на тонкие губы Гая, исказившиеся в болезненно-страшном оскале.

— Я не поступлю подобно Юлию Цезарю, который, получив предупреждение опасаться мартовских ид, пошёл в этот день в Сенат! — отчаянно прохрипел он. — В этот день, несчастливый для всех Юлиев, я буду далеко от Рима — в Александрии! Сенат я вскоре разгоню. Преторианцев тоже; я перестал доверять им. Теперь охранять меня будут германцы-телохранители!

Возвращаясь в Рим из галльского похода, Гай велел набрать среди жителей прирейнских племён отряд телохранителей: рослых, высоких, плечистых, светловолосых воинов. Римляне дивились их резкому говору и длинным спутанным волосам, возле ушей заплетённым в косы. Калигула хорошо платил им и восхищался дерзкой храбростью германцев и их способностью поглощать пиво бочонками. Телохранители-варвары были преданы щедрому императору и без зазрений совести соглашались считать Гая Цезаря богом. Римляне, хоть и обожествляли умерших цезарей, с трудом признавали божественность живого.

Цезония покрепче закуталась в красное покрывало из тонкой козьей шерсти. От смеха Калигулы и от его подозрений ей становилось холоднее, чем от январского ветра.

— Посмотрим представление, — попросила она. — Уже пора начинать.

Гай, подавая знак распорядителю, махнул жезлом с золотым орлом на конце. Зрелище началось.

«Лавреол» был излюбленным представлением римлян. Историю разбойника, грабившего одиноких путников на Аппиевой дороге, изловленного правосудием и приговорённого к распятию, сочинил некто Катулл, тёзка знаменитого поэта.

Мнестер, славный многими талантами (он пел, плясал, играл на флейте и лире, изображал пантомиму, декламировал поэзию, представлял мужские и женские роли), играл Лавреола. Калигула, позабыв о дурных предзнаменованиях, восхищённо следил за ужимками любимца. Мнестер размахивал огромным ножом, выкрикивал проклятия устрашающим голосом и, правдоподобно изображая ограбление, прокалывал оружием пузыри с бычьей кровью, спрятанные под одеждой других актёров.

Пришло время сцене, которая доставила «Лавреолу» наибольшую популярность, — распятию. Мнестер скромно убрался со сцены, освобождая место узнику, приведённому из тюрьмы под охраной преторианцев. Приговорённый к смерти и будет распят на потеху толпе. Какой-то квирит достаточно громко произнёс, прячась от императора за спинами соседей:

— Зачем привели подставного актёра? Пусть Мнестер доиграл бы до конца!…

Ответом послужил сдавленный смех. Многим надоело восхищаться из-под палки женоподобным красавцем Мнестером.

— Да это же Тетриний! — крикнул другой квирит, сидевший в третьем ряду. — Помните? Тот самый, который был брошен на поживу львам и выжил!

— И впрямь, Тетриний! — зашумела толпа, проникаясь жалостью к человеку, который однажды восхитил их удачливостью и храбростью.

— Гай Цезарь! Пощади его! Пусть распнут другого! — кричали римляне, обращаясь к императорской ложе и махая кулаками с поднятым вверх большим пальцем.

Калигула сидел, обиженно надувшись. Доброе расположение народа к разбойнику казалось ему оскорблением.

— Гай Цезарь! — став позади императорского кресла, попросил Марк Виниций, муж сосланной Ливиллы. — Вели отпустить Тетриния, о котором просит плебс. — Виниций надолго застыл в позе просителя, чтобы народ успел заметить: он поддерживает требование. Тихий, незаметный всадник из консульской семьи решил, наконец, заявить о себе. По ночам Марк Виниций тайно встречался с преторианцами-заговорщиками — Хереей и Корнелием Сабином, трибуном третьей когорты. Херея обещал мужу Ливиллы императорский венец.

Калигула с ненавистью оглядел беснующиеся трибуны.

— Сами они Тетринии! — сквозь зубы процедил он. И добавил, подозрительно оглядывая Виниция: — Тебе какое дело до подлого плебса и его глупых требований? Сядь и молчи, иначе отправлю тебя следом за Ливиллой!

Марк Виниций, испугавшись, убрался на своё место. По дороге он мимолётно оглянулся на Кассия Херею, застывшего около входа в ложу.

Преторианцы уже укладывали Тетриния на крест. Привязывали верёвкой предплечья к перекладине — чтобы держался покрепче и не задохнулся преждевременно под тяжестью собственного тела. Вколачивали в запястья длинные гвозди.

Публика, поняв, что снисхождения не будет, успокоилась и пристально следила за каждым вздохом, за каждой судорогой Тетриния. Никто не хотел лишиться занятного, устрашающего зрелище.

Крест с обвисшим на нем телом установили на сцене. Каждый мог полюбоваться на ужасающую гримасу, исказившую лицо распятого.

Легендарный разбойник Лавреол скончался ужасно: медведь сожрал его, висящего на кресте. Тетриния, ради исторической точности, ждала та же участь. Он знал это. Какой римлянин хоть раз в жизни не смотрел пьесу «Лавреол»?! Мучаясь, задыхаясь, истекая холодным потом, он обречённо ждал медведя.

Зрители зашумели с восторженным ужасом. Тетриний догадался: из клетки, припрятанной под сценой, выбрался медведь. Животное, некормленное и разозлённое уколами копья, остановилось и принюхалось. Из ран, оставленных гвоздями, текла кровь. Медведь, криво ставя лохматые лапы, двинулся на запах, сладкий для него.