Янтарный меч - Ольга Ромадина

Чародеи шли на поправку. Тильмар встал на ноги быстрее, чем закончилась настойка из прострел-травы. И хотя сломанная рука так и висела в лубке на перевязи, падать в обмороки и чуть что пускать кровь носом он перестал, но колдовать еще не решался. Раны Гора заживали не так быстро, но он терпел. Правда, его мучили приступы боли, от которых зелья не помогали. Со второй ночи он все-таки перебрался к Тильмару, расположившись у камина и оставив кровать ей, но Ярина все равно слышала хриплый тяжелый кашель, который явно душили подушкой. Однако и эта беда случалась все реже.

Сама она постепенно оживала: сходили с лица синяки, расплывшись желтизной, исчез надрывный кашель. Кошмары, наполненные воплями и запахом гари, мучившие ее первые дни, немного отступили. В один из дней вернулось тянущее ощущение глухой тоски. Не ее, чужой. Дедушка старался не показывать, но по Илее горевал. И пусть закрыться от этих чувств теперь выходило гораздо легче, оставить его наедине с этой болью было бы нечестно.

– Как же иначе-то, – проворчал он тихо, когда Ярина не удержалась и спросила. Чародеи пытались соорудить какой-то амулет одной здоровой рукой на двоих, мешать им в этом деле лучше не стоило, и она принялась помогать с пирогами. Пару дней домовой ее к работе по дому и близко не подпускал, но просто так лежать без дела она не привыкла.

– Я ж с ней, Яринушка, почитай, десять зим провел. Гордился, какая у меня хозяйка. То ли пелена мне глаза застила, то ли сам я дурень слепой. И ведь не заметил, когда переменилась она, – дедушка с силой закатал пирожок, из него аж повидло полезло, – не была такой раньше. Э-эх. Да что теперь говорить. Не распознал. Не увидел. Полушки ломаной не стою. Какой из меня домовик?

Ярина осмотрела прибранную, сияющую чистотой кухоньку где теперь всегда пахло то наваристой ухой (рыбу им, не таясь, таскали русалки. Местным пришлось с этим смириться), то пирогами. Дом колдуна ожил, наполнился не просто жизнью, а теплом.

Вспомнила, как дедушка впервые впустил ее, никому не нужную девчонку, в дом, спасая от зачарованных братьев Девы. Как учил и заботился. Закрыл ее от ножей той, кого почитал как хозяйку. А когда они, все трое, лежали полумертвые от усталости, кормил едва ли не с ложечки. Места себе не находил от беспокойства.

– Самый лучший, – уверенно возразила Ярина, пытаясь найти правильные слова. Всегда с ней так: столько сказать хочется, а на язык ничего не идет. Глупость одна. – Ты ведь не просто меня приютил, дедушка. С тебя все началось. Без тебя не было бы меня смелости. И жизни бы не было. А как изменить ту, кто меняться не хочет? Если человек решил стать чудовищем, как его от края оттащишь? Она бы тебя и не послушала…

Потому что считала домового слугой. А еще была уверена, что ее желания стоят любых жертв. Только сама на алтарный камень не легла – посылала других.

Дедушка задумчиво хмыкнул, глядя на нее, и тоска в нем сменилась тихой гордостью:

– А ведь я и не думал, девонька, что ты такой прекрасной лесной хозяйкой станешь. Всем защитницей.

Ярина предсказуемо зарделась.

***

Тревоги ушли. Все, кроме одной: янтарные пёрышки над ухом, оставшиеся после встречи с дивью, стали длиннее, ярче. Не потому ли, что она воспользовалась новой силой? Та теперь спала, и Ярина боялась даже звать ее. Хотя, если признаться, за спасение дедушки и Гора она была готова хоть вся перьями обрасти. Но лучше не надо, сразу вспоминались туманные слова Переправщицы: про крылья, про навь.

Чтобы спрятать перья, Ярина стала плести косу иначе, закрывая виски. Но новый цвет глаз спрятать не выходило. Он не нравился ей страшно, был чужим, но деться было некуда.

Гор ее потуги с косой заметил. Одним утром на столе возле кровати ее ждало новое шелковое очелье[22] и серебряные рясны[23]. Длинные, с привесками, они спускались ниже ушей, притягивали к себе взгляд. Где достал, интересно?

К завтраку Ярина вышла в обновке. Посмотрела на недовольно поджатые губы дедушки и озорную ухмылку еще бледного до синевы Тильмара… А Гор хлебал щи, как ни в чем не бывало, только глаза у него блестели ярче обычного.

– Спасибо, – Ярина улыбнулась и понадеялась, что не краснеет.

– Тебе идет, – коротко ответил он. Не улыбнулся в ответ, но взглянул с до сих пор непривычной мягкостью.

А на следующее утро на том же столе ее ждали нежно пахнущие золотистые купальницы. Ярина уткнулась носом в цветы и сделала то, чего не позволяла себе очень давно: беззаботно рассмеялась.

Счастье было легким, как ветер поздней весной. Нежным, наполненным цветочной сладостью. Казалось, можно взлететь безо всяких крыльев.

Нет, они с Гором так и не поговорили. Всё время рядом кто-то был. Никто из них теперь не оставался один надолго, все старались держаться поблизости. Что дедушка, что Тильмар.

Сказать по правде, Ярина не представляла какие слова может услышать. И что сказать в ответ, но даже одних тёплых взглядов было довольно. Так ли нужны разговоры? У нее с ними не очень ладилось и, судя по всему, у Гора тоже. Но сейчас невозможность объясниться не волновала. Гор был жив и был рядом. А всё остальное может подождать. Они больше не заговаривали о случившемся, с той ночи. Тильмар, как только перестал мучиться головными болями, принялся травить байки, рассказывая про учебу в Арсее. Про то, как Гор умудрился победить в двенадцати поединках чести без единой царапины. Про их поездку в далекий Саргон. Про дом с призраками, которые оказались заколдованными людьми. Много историй.

Сам Гор все больше отмалчивался, при очередном воспоминании хмыкал себе под нос, явно пытаясь сдержать улыбку. И от этого казался совсем-совсем молодым.

В один из таких дней, когда они закончили с обедом, и чародеи снова принялись чиркать на листках какие-то знаки, в которых Ярина с трудом узнала письмена из подземелья с разодетыми в золото покойниками, за околицей раздался шум и разъяренное конское ржание.

Мужчины вскочили и бросились к двери, Ярина – следом за ними. У того самого дерева, где ее дважды чуть не отправили на Темную Дорогу, встал на дыбы жеребец. Молотили по воздуху копыта, бросались в стороны люди, а на взмыленной спине гордо, как за пиршественным столом, восседала всадница.

Тильмар издал невнятный задушенный стон и бросился вперед, а Ярина замерла, не в силах пошевелиться. Даже не заметила прохладной руки, приобнявшей за плечи.

Эти золотые волосы, до сих пор почему-то заплетенные в одну девичью косу, ничем не покрытые, этот поворот головы, в ярости сдвинутые брови она узнала бы где угодно.

Наездница наконец заметила Тильмара и выпрыгнула из седла прямо ему в объятия, а он каким-то чудом исхитрился поймать ее одной рукой, стиснув крепко, словно не надеялся больше увидеть.