Сталинград - Энтони Бивор

Таким образом, все споры о декабрьском прорыве являются чисто академическим диспутом, уводящим в сторону от правильного осмысления того, что на самом деле произошло под Сталинградом. Трудно отделаться от мысли, что Манштейн с самого начала понимал все. Да, 19 декабря он отправил в «котел» офицера разведки майора Айсманна, и целью этой поездки, как говорят, была подготовка 6-й армии к операции «Раскат грома». Однако Манштейн к тому времени уже понимал, что Гитлер никогда не изменит свое решение и не позволит Паулюсу уйти с Волги.

В любом случае к тому времени фельдмаршал должен был сознавать, что все попытки спасти окруженную группировку Паулюса обречены на провал. Танковые дивизии Гота, понеся тяжелые потери, вынуждены были остановиться на рубеже Мышковы еще до того, как завершилось развертывание 2-й гвардейской армии Малиновского. Манштейн, внимательно следивший за всем, что происходило внутри «котла», не мог не понимать, что солдаты Паулюса просто не смогли бы пройти по сугробам 60 километров, не говоря уж о том, чтобы пробиваться через степь с боями, в мороз и снежный буран. 6-я армия, имея меньше 70 танков и минимум горючего и боекомплекта, не имела никаких шансов прорвать оборону 57-й армии. И самое главное, после 19 декабря, когда три советские армии в ходе операции «Малый Сатурн» прорвались к нему в тыл, Манштейн понял, что возможно и еще более скверное развитие событий.

Манштейн, безусловно, хотел, чтобы в глазах сначала военных, а потом историков все выглядело так, будто он сделал для разблокирования окруженной группировки возможное и невозможное, даже если сам он был уверен – и совершенно справедливо! – в том, что шансы 6-й армии на спасение исчезли еще месяц назад. А неспокойно на душе у фельдмаршала было потому, что после отказа Гитлера отступить с Кавказа он, очевидно, понял, что 6-я армия была нужна, чтобы связывать семь советских армий, взявших ее в кольцо. Если бы Паулюс попытался прорваться и сумел сделать это, у него осталось бы так мало людей и были бы они в таком плохом состоянии, что в тяжелую минуту от таких солдат не оказалось бы никакого толку…

Историки, спорящие о возможности прорыва из «котла» во второй половине декабря, часто не учитывают один весьма важный психологический фактор. Приближалось Рождество. Ни в каких других соединениях вермахта к нему не готовились так, как в окруженной 6-й армии. Чтобы подобающим образом украсить землянки в степи, прилагались необыкновенные усилия. Это никак не вязалось с нетерпеливым ожиданием прорыва. Несомненно, в желании остаться на месте свою роль играли и вызванная хроническим недоеданием апатия в сочетании с уводящими от действительности мечтаниями, и, вероятно, культивируемая Гитлером идея об осажденной, но неприступной крепости. Однако все это не объясняет ту одержимость, с которой ждали приближающееся Рождество солдаты, отрезанные от своих.

Приготовления начались задолго до того, как танковые дивизии Гота устремились на север. Уже в начале декабря солдаты начали понемногу откладывать еду, и вовсе не готовясь к прорыву через заснеженную степь, а для рождественского ужина или на подарки друзьям. В одном из полков 297-й пехотной дивизии зарезали последнюю вьючную лошадь, чтобы приготовить рождественские подарочные колбаски. Праздничные венки изготавливались не из еловых веток – откуда им было взяться? – а из бурой степной травы. В отчаянной попытке «сделать все как дома»[742]солдаты вырезали из дерева маленькие рождественские елочки.

И сентиментальность не была уделом одних только простых солдат. Генерал Эдлер фон Даниэльс украсил свою недавно вырытую землянку рождественским деревцем и поставил под него колыбельку с фотографией своего «младенца из “котла”» – его ребенок родился вскоре после завершения окружения немецкой группировки. В письме молодой жене Даниэльс сообщал, что обязательно отпразднует Рождество по-немецки, хотя и в далекой России. Каждая рота превратилась в подобие семьи. «Все стараются хоть чем-нибудь порадовать товарищей, – писал в тот же день Даниэльс после того, как обошел своих людей в землянках. – Отрадно видеть эти проявления настоящего фронтового братства».[743]На одном из праздничных плакатов, украшавших блиндажи, было написано: «Дружба, скрепленная кровью», что не очень несло в себе рождественское настроение, зато полностью соответствовало действительности.

Впрочем, это настроение полностью удалось передать Курту Реберу, капеллану и врачу 16-й танковой дивизии. 36-летний Ребер, друг Альберта Швейцера и тоже теолог, был, кроме того, одаренным художником. Он превратил свою землянку в степи под Сталинградом в мастерскую и плодотворно в ней работал. На обороте трофейной русской карты – единственном большом куске бумаги, который Реберу удалось найти, он написал углем «Мадонну в крепости». В настоящее время этот рисунок находится в мемориальной церкви Кайзера Вильгельма в Берлине. Внизу Ребер воспроизвел слова евангелиста Иоанна: «Свет, жизнь, любовь». Ребер повесил свою «Мадонну…» на стене в землянке. Все входящие застывали на месте и не могли оторвать взгляд от Пресвятой Девы, нежно обнимающей младенца Иисуса. Многие начинали плакать. К неописуемому смущению Ребера – ни один художник не был такого скромного мнения о своем даровании, – его землянка стала своеобразным местом паломничества, подобием святилища.

То Рождество было отмечено удивительной искренностью душевных порывов и не менее удивительной щедростью. Один лейтенант раздал своим солдатам в качестве подарков последние остававшиеся у него сигареты, хлеб и писчую бумагу. «У меня больше ничего не осталось, – писал он домой, – и тем не менее это было лучшее Рождество в моей жизни. Я его никогда не забуду».[744]И сами солдаты дарили друг другу самое дорогое, что у них было, – сигареты и хлеб, хотя в последние дни недоедали больше, чем когда бы то ни было. Кто-то сумел приготовить для своих товарищей и маленькие самодельные сувениры.

В рождественский вечер командир батальона Ребера, талантливый пианист, отдал больным и раненым припасенную для особого случая бутылку шампанского, но, как только им наполнили кружки, снаружи начали рваться снаряды. Все бросились на пол, и шампанское расплескалось. Врач схватил медицинскую сумку и выбежал из землянки, чтобы посмотреть, есть ли жертвы. Один человек был убит и трое ранены… Погибший за минуту до этого пел – его последними словами стали: «O du fröhliche!»[745]У всех испортилось настроение, и праздник пошел насмарку. А рано утром 25 декабря 16-я танковая дивизия и 60-я мотопехотная подверглись массированной атаке советских войск.

В ту ночь многие пели «Stille Nacht, heilige Nacht».[746]Солдаты «распевали ее хриплыми голосами в землянках, освещенных составленными вместе огарками свечей».[747]Многие всхлипывали, вспоминая дом, родных. На генерала Штрекера, обходившего передовые позиции, это произвело глубокое впечатление. «Среди грохота войны звучит “Stille Nacht”… Это Рождество показало, что такое настоящее солдатское братство».[748]И солдат тронуло то, что генерал, а за ним и другие офицеры пришли к ним. Фельдфебель-танкист через несколько дней писал домой: «Командир дивизии предложил нам выпить из своей фляжки и подарил плитку шоколада».[749]