Повелительное наклонение истории - Олег Матвейчев

Что же мы «добавляем» к понятию (признакам) вещи, когда вдруг твердо начинаем говорить, что она есть? Как будто — ничего. Недаром Кант говорил, что бытие — «просто полагание», предмет веры, Гегель говорил, что это «самое пустое понятие», а Ницше называл его «дымом», фикцией. Логики просто называют словечко «есть» — связкой.

Хайдеггер, пожалуй, стал первым из философов, кто, наоборот, настаивает на следующем: то, как понимается Бытие в ту или иную эпоху, определяет и все, абсолютно все остальное (то есть понимание Сущего, его основания, политики, образа жизни, религии, искусства и проч.). А это значит: нет ничего важнее Бытия.

Чтобы убедиться в правоте Хайдеггера, давайте зададимся вопросом о «почему»: как понимать это «почему»? Что мы спрашиваем, когда спрашиваем «почему»?

Это не самопонятно. «Почему» может означать «по чему», то есть: по какому сущему происходит равнение всех остальных? А может означать «в силу чего», то есть чья сила противостоит силе Ничто? А может означать «зачем», то есть в чем сущее находит смысл, в чем умирает как средство в цели? Может означать: «кто создал», то есть кто вывел сущее в присутствие, сделал его сущим, в противоположность Ничто? Может значить «благодаря чему», что подразумевает отношения обмена: Сущему дается Бытие в обмен на благодарность.

Однако уже сами вопросы, сам вид основания, о котором мы спрашиваем, несет в себе интерпретацию Сущего, то есть зависит от интерпретации Бытия, то есть несет в себе некую интерпретацию того, что означает, что сущее «есть». Когда мы спрашиваем «почему Сущее есть, а не наоборот Ничто», мы понимаем что-то под этим самым «есть». И от того, как именно понимаем это «есть», мы понимаем и вопрос об основании.

Если мы понимаем «есть» как «сделанность», бытие-в-сделанности, то об основании Сущего мы спрашиваем как о создателе. Если мы понимаем Бытие как силу, волю, то мы спрашиваем об основании Сущего как источнике этой силы. Если мы понимаем Бытие как всеобщую длячегойность, связанность и пригодность, то мы спрашиваем об основании как о конечной цели. И так далее. Поэтому нельзя торопиться с ответом «Бог» на вопрос об основании Сущего. Только если Бытие мы понимаем как созданность, а Сущее как созданное, вопрос об основании звучит как вопрос о создателе. Ну а если мы Бытие понимаем иначе?

Например, древние греки, досократики, НЕ понимали Бытие как «созданность», а Сущее как созданное. И в Новое время Лаплас сказал «я не нуждаюсь в гипотезе Бога» не потому, что не верил в то, что мир создан им, а потому что Бытие стало пониматься иначе, и мир, который вырос из этого понимания Бытия, уже оставался глух ко всей проблематике Средних веков, связанной с Создателем. Этот мир уже сам учил тех, кто родился в Новое время. Они впитывали новую культуру, новое понимание Бытия и Сущего и их оснований. Это не просто отрицание Бога, это развитие нового мировоззрения и творение мира из новых принципов. Бог как бы остался в другом мире, не имеющем отношения к этому, а человека Нового времени нельзя назвать атеистом (так только можно назвать некого переходного человека), как нельзя назвать атеистом древнего грека.

Высказываясь в частном письме по поводу своего ученика К. Левита, Хайдеггер выносит приговор: «В его мышлении отсутствуют греки, в нынешний момент истории это катастрофа». Почему вдруг? Да потому что с греческой философии начинается Запад и, следовательно, мы должны разобраться с первыми интерпретациями Бытия, с первыми вопросами и ответами, распутать гордиев узел всей философской проблематики за тысячелетия.

Как получилось, что мир, созданный и преобразуемый наукой и техникой на основе греческих основопонятий, стал хрупок и подвержен риску самоуничтожения, например в ядерной катастрофе. Хайдеггер читает греков, по собственному признанию, два часа в день в течение всей жизни. Он выясняет, что для них вопрос о Бытии — это вопрос о бытии Сущего. Они обретали его на путях поиска «сущности сущего», его «чтойности», того, что остается ПОСТОЯННЫМ (постоянное, пребывающее, по-гречески — усия) в каждой вещи, при всех возможных ее вариациях.

Когда я спрашиваю: «Что там пролито посреди комнаты», то слово «что» означает здесь некое уже известное мне Сущее, которое я хочу соотнести с видимым образом. Там пролита вода! Ответ получен. Иное дело, когда, я спрашиваю: «Что есть вода?». Здесь смысл слова «что» иной, я ищу совсем другую «чтойность». Я хочу услышать, что вода есть не просто жидкость (так как она может быть льдом и паром), я хочу найти постоянное в воде, умеющей принимать форму всех предметов, с которыми соприкасается, и при этом оставаться собой. Это постоянное стоит за явлениями видимой вещи, которые подчинены закону ее изменений, переходов, перепадов в разные состояния в соответствии с определенными мерами.

Первой интерпретацией Бытия, слова «есть», стало слово «фюзис». Фюзис по-гречески означает рост. Рост и в смысле процесса и в смысле статики, рост как рослость, как стояние во весь рост, как упрямое господство, как держание себя, как гордое возвышение над всем, как торчание из небытия. Быть значит для греков явить себя и в явлении настаивать, пребывать, задерживаться, промедлять.

Рост не касается только растений или животных, он есть возникновение, расцвет, упадок и смерть. Это круг, который проходит все феномены и стихии, все в Сущем. Сущее было постигнуто как фюзис, как физика, требует поиска закономерностей возникновения и уничтожения, поиска мер, равновесий, симметрий, гармонии и проч.

Все движется в определенном ритме, а ритм — это состав, а состав предполагает элементы и их числовые отношения. Следовательно, сама интерпретация бытия как фюзис задает определенный смысл слова «почему?» в вопросе о Сущем и Ничто. «Почему» значит теперь прежде всего — «из чего». Если быть — значит расти, то расти из чего? То есть это вопрос об архэ, основании, вопрос о первоэлементе, который является первичным «из чего все и во что все» и, кроме того, модельным, примерным для всех остальных, элементом, задающем ритм. Это вопрос об элементе, из которого все Сущее, как из истока, произошло и из чего все состоит, вопрос о «семени». Такими элементами называют воду, воздух, апейрон, атомы и проч.

Одновременно фюзис становится именем самого сущего-в-целом, отождествляется с ним. Позже латинянами физис переводится как «натура», а мы делаем кальку с латинского и начинаем называть само сущее природой. Хотя в слове «природа» (как и в греческом, где это слышно еще больше) есть оттенок сущности (как в вопросе «покажи мне природу этого явления, то есть его суть»), в основном все-таки под природой понимают Сущее вокруг нас. Да не просто Сущее, а теперь уже Сущее в определенной интерпретации, а именно под углом возникновения, роста, расцвета, падения и исчезновения…

Но здесь, отмечает Хайдеггер, уже сокрыта судьба всего Запада. Неразличение Бытия и Сущего, невидение «онтологического различия», затемнение двух смыслов, «забвение Бытия», взгляд на Бытие только как на сущность Сущего начинает определять всю дальнейшую историю!

Для греков понимание Сущего как фюзис было так же естественно, как для средневекового человека понимание Сущего как созданного. Древний грек и не знал иных пониманий Бытия, как средневековый человек не знает иных пониманий, кроме понимания Сущего как созданного. И он не различал Бытие и Сущее.