Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования - Леонид Кацис

Последний призыв восходит, кажется, к предложению Маяковского пролетарским поэтам сложить лавровые венки в общий товарищеский суп! Но вот глава «Интимный разговор» представляет собой нечто неожиданное – это декларация полного разрыва с «Декларацией прав поэта» Сельвинского и с ним самим:

Байроновский образ поэзии – «тонущего корабля» – восходящий к «Дон Жуану», к его «Посвящению», был совсем недавно использован Н. Адуевым в стихотворении «Маяковскому. До востребования». Знакомое же нам употребление «Хорошо!» по-новому функционирует в отповеди Митрейкина:

Напомним опус Митрейкина. Опус этот, кстати, вошел и в сборник «Я разбиваю себя», вышедший одновременно с поэмой Митрейкина, причем старое стихотворение включено в раздел «Как не надо писать»:

Этот антимаяковский выпад, вывернутый на сей раз наизнанку, стал знаком отказа Митрейкина от старых конструктивистских принципов. Или, быть может, реакцией на признание Сельвинским своей жизни как «каталога сложных ошибок». Что молодой «констрамолец» выразил так:

1930 год был, как известно, не таким уж легким для попутнической интеллигенции. Напомним, что именно в 1930 году В. Шкловский написал свой «Памятник научной ошибке». Не исключено, что, как и во всех подобных случаях, И. Сельвинский решил, признавая что-то сам, уколоть бывшего лефовца, либо попытался, привязавшись к чужому имени, уменьшить впечатление от своих отступлений со старых позиций. Это и «пародировал» бывший «первый ученик». Впрочем, этот вывод заслуживает специального обсуждения.

Вот что в этот самый момент писал уже Митрейкин:

Похоже, что в противовес Сельвинскому Митрейкин сам решил наследовать Маяковскому. Нам кажется, что это довольно забавный и, быть может, важный момент в борьбе за так называемую «вакансию поэта». Но снова появляется зловещий мотив. Самоубийства поэтов, ставшие в 20-30-е годы почти нормой, пророчит и Митрейкин. Самое грустное в этой истории, что пророчество в 1934 году стало для автора реальностью. Но пока:

Константин Митрейкин был вполне удачливым поэтом. Не так уж мало книг вышло у него за недолгую в принципе творческую жизнь. Но невеселая история той страны, которой он хотел служить «не по службе, а по душе», сломала и его, реализовав прямой смысл слов Маяковского – «работа адовая будет сделана и делается уже».

Эта «игра в аду» закончилась единственно возможным способом. Но тогда до понимания этого было еще далеко.

Ошибочно было бы думать, что Сельвинский и его товарищи жили в безвоздушном пространстве, что их эскапады против Маяковского всех устраивали, что они чувствовали себя «абсолютными чемпионами» поэзии.

Даже до декабря 1935 года это было не так. Мы не можем допустить, что нападки на Сельвинского и его «Декларацию прав поэта» не оказали никакого влияния на только что разобранные стихи Митрейкина. Сочинение Митрейкина было опубликовано в январе 1931 года, а вот что можно было прочесть в «Литературной газете» в ноябре 1930 года:

«Отвечая на замечания некоторых товарищей о недостаточной принципиальности нападок на Маяковского, И. С[ельвинский] сказал, в заключительном слове, что он решительно отводит попытки навязать ему личную неприязнь к Маяковскому.

– В моей «Декларации» поставлена проблема ошибок Маяковского. Неправы некоторые товарищи, которые хотят сделать Маяковского музейной фигурой. Он настолько жив, что наряду с положительными свойствами и отрицательные черты его метода подчас влияют на подрастающее поколение…»[263]

Практически тогда же в «Литературной газете» читаем: «Сельвинский далеко отошел от позиции «Командарма-2» и «Пушторга» и приблизился к пролетариату, к марксизму-ленинизму». «Сельвинский – классовый враг, смыкающийся с белогвардейщиной». Таковы две оценки «Декларации». Обе они ничего общего не имеют с объективной характеристикой переживаемого ныне Сельвинским и теми, кто стоит за ним, этапа. Первая, принадлежащая литфронтовцу М. Бочачеру, – правооппортунистическая ошибка явной переоценки приближения Ильи Сельвинского к пролетариату, переоценки тем более опасной, что на деле является стиранием граней между глубоко попутнической и пролетарской литературой; вторая, свойственная ряду товарищей из б. «Лефа», – левый перегиб, ведущий к отталкиванию интеллигентных честных писателей от пролетарской революции. О какой ревизии интеллигентского самовозвеличивания можно говорить, в свете этого перешедшего все пределы «избраннического вождизма», безотчетного себялюбия и эгоцентризма? Злая шутка литературной истории: борясь с Маяковским периода его вступления в РАПП, Сельвинский канонизировал ошибки и черты раннего Маяковского, богемно-индивидуалистического периода, ошибки и черты, от которых все больше и больше уходил Маяковский на путях приближения к пролетарской литературе»[264].

Кажется, что здесь мы снова встречаемся со злой шуткой литературной истории. Дело в том, что претензии автора статьи И. Нивича прямо противоречат тому, что хотели слышать о себе сами конструктивисты. Так, их главный теоретик К. Зелинский писал в статье «Конструктивизм и социализм» в 1927 году: