Финист – ясный сокол - Андрей Рубанов

– А дети? – спросила Марья. – У них были дети?

– Были. Иначе зачем, по-твоему, нам нужны земные женщины?

– Значит, и меня пустят, – уверенно заявила Марья. – Финист говорил, вашим мужчинам можно жениться на наших женщинах.

– Можно, – ответил я. – Раз в десять лет, в виде исключения, с личного позволения князя и жрецов. И я не уверен, что Финист получит такое позволение от своего папаши. Он суровый старик, жёсткий. Ты его видела.

Лицо Марьи исказило презрение.

– Видела, – пробормотала она. – Может, он и жёсткий, но он – не князь. Князья слово держат. На том их власть стоит. Сказал – что сваю вбил! А ваш обещает, а потом убегает.

Я снял с себя золотую цепь и протянул.

– Если попадёшь за ворота – никогда не говори про князя ничего плохого. И для начала возьми вот это. Если охрана будет сомневаться, пропустить тебя или нет, – отзови в сторону старшего и предложи.

– Спасибо, – ответила Марья. – Но я не могу принять. Слишком дорогой подарок.

– Не беспокойся, – сказал я. – Для меня недорогой. Возьми. И нож убери. Я больше не дотронусь до тебя, пока сама не захочешь.

Она поколебалась, но золото взяла, сжала в кулак, потом сунула себе под ноги. Нож опустила, но не убрала.

– Ты думаешь, он тебя вспомнит? – спросил я.

– Вспомнит, – твёрдо ответила Марья. – Никуда не денется.

– Три года прошло.

– Ничего, – сказала Марья. – Не так много.

– Он тебе что-нибудь дарил? – спросил я. – На память? Что-то оставил?

Марья помедлила.

– Да, – ответила. – Оставил. Бронзовую трубу с подзорными стёклами.

– Она при тебе?

– Нет. Я спрятала её, когда уходила из дома.

Бронзовая труба меня заинтересовала, и я подробно расспросил девушку. Во-первых, подарок княжьего сына действительно мог облегчить ей жизнь, в том случае, если она действительно пройдёт в небесный город. Во-вторых, сам факт попадания столь дорогого и сложного прибора к неграмотной дикарке мог быть предметом разбирательства, если не тяжёлого обвинения: Завет строго запрещал оставлять на поверхности какие-либо предметы, а тем более – вручать дикарям в их неверные руки. Завет гласил: не оставлять даже волоса. Если княжий сын имел связь с бескрылой девушкой, обнаружил себя, и вдобавок подарил сложнейший астрономический инструмент – этот факт я мог использовать в свою пользу; у меня появился шанс вернуться домой.

Призна́юсь: не было ни единого дня, когда бы я не мечтал о возвращении в родовое гнездо.

С годами память стиралась – но тоска по дому становилась всё сильнее.

Я подумал, что мне следует извлечь из появления дикой девчонки наибольшую выгоду; другого момента вернуться могло не быть.

Марья рассказала, что спрятала трубу недалеко от своего дома: то был его, Финиста, подарок, сделанный осознанно, в твёрдом рассудке.

Княжий сын Финист, по словам девушки, сказал, что этот предмет, сложный и необыкновенный, однажды спасёт ей жизнь, либо поможет добиться какой-либо важной цели.

Мне очень не хотелось выбираться из тёплого дома и лететь за перевал, искать какое-то дикарское городище, но я быстро решился и собрался.

Снова пришлось натягивать опостылевший защитный панцирь.

Марья внимательно смотрела, как я увязываю ремни на поясе. Она всё еще немного дрожала: не так просто согреться после полёта на большой скорости и высоте.

Она возбуждала меня, я любовался её ключицами, и её острыми скулами, и сверкающими зелёными глазами.

Панцири и шлемы нам, птицечеловекам, не нужны ни в малейшей степени. Наша кожа защищает лучше любого панциря. Но обычай носить вооружение – доспехи, шлемы, мечи и топоры, даже щиты и копья – уходит корнями в глубь тысячелетий; отправляясь на поверхность, любой птицечеловек обязан иметь на себе полную защиту – чтобы внешне не отличаться от земных людей, походить на них. Чтобы, обнаруженный, он был принят за обычного троглодита. Это прямо прописано в Завете, в части второй: «Нисходя на сырую поверхность, не смущай низших своим видом, одевайся как дикарь и веди себя как дикарь, дабы никак себя не обнаружить». Завету исполнилось три тысячи лет, и его давно уже никто полностью не соблюдает. Завет превратился в древнюю, надоевшую сказку, и в небесном городе его уважают только на словах. Но я, прожив двадцать лет в изгнании, скитаясь по непролазным чащам, по холодным каменным ущельям, теперь вынужден признать: панцирь помогает. Безопаснее, если ты нарядишься в дикаря, и возьмёшь дикарский клинок, и нахлобучишь дикарский шлем или шапку. Земные люди, случайно увидев тебя, затянутого в броню, меньше пугаются.

Сейчас я точно знаю, что Завет сочинён Первожрецами не только ради птицечеловеков, но и ради дикарей тоже.

Они – наши младшие братья, наши щуры и пращуры, и мы зависим от них, кто бы что ни говорил. Ведь сила жизни исходит не только от Солнца, но и от земли.

А мы, птицечеловеки, оторваны от земли.

Вот почему всех нас мучает тоска по жизни внизу. Вот почему каждый из нас при первой же возможности спускается на сырую землю. Вот почему мы всегда внимательно наблюдаем за событиями на поверхности. Вот почему мы сопереживаем, когда дикари целыми тысячными народами вымирают от голода и болезней, или уничтожают друг друга в кровавых междоусобных стычках.

Я перемотал сапоги. Марья смотрела за моими приготовлениями внимательно и серьёзно.

– Нужно достать эту трубу, – сказал я. – Жди, я скоро вернусь.

– Это далеко, – сказала девушка. – Год пути, если пешком по прямой.

– Для меня недалеко, – ответил я. – Утром буду. Из еды у меня только орехи, сбоку на полке. И там же кувшин с водой.

Я вышел за дверь и лёг на воздух, ориентируясь по звёздам.

Я не запирал дверь; девушка, конечно, могла бы сбежать – но зачем? Её судьба зависела от меня. Сегодня я в её жизни был самой важной и главной персоной.

Без ложной скромности скажу, что летаю очень быстро. Моё тело давно привыкло к самым тяжёлым нагрузкам.

Я хоть и Соловей, но могу обогнать любого сокола.

На большой скорости, как обычно, мысли покинули мой разум, я сосредоточился исключительно на грохоте обтекающей меня воздушной массы; за это я люблю своё естество.

За возможность двигаться со скоростью самых быстрых существ на земле. Со скоростью ястреба или сапсана.

В напряжении жил, не думая, не отвлекаясь, распарывая лбом ледяное небо, стараясь гнать так быстро, как только возможно, к вечеру я добрался до места.

Когда останавливаешься после долгого, тяжёлого, на полном ходу пути – в пустую свежую голову приходят самые точные, простые и отчётливые мысли.

Я опустился на краю соснового бора, на поляне, где пасся лосиный выводок.