Мифы Ктулху. Хаггопиана и другие рассказы - Брайан Ламли

На полпути через залив произошло событие, заставившее меня забыть об этой проблеме. Я почувствовал, как что-то из глубины маслянистой воды рвануло мое весло, и впереди поднялась темная масса. Разглядев в бледном свете луны острые зубы, я закричал и ударил неизвестное создание веслом, а потом, когда оно ушло под воду, облегченно выдохнул и продолжал бешено работать веслом, бормоча заклинание, пока из темноты не показался западный берег. Плоский киль лодки ударился о песок, я спрыгнул в прохладную по ночному времени воду, воображая, как очередная морская тварь вот-вот схватит меня за ноги, и в ужасе бросился на каменистый берег…

…И, едва коснувшись суши, увидел бегущие ко мне со стороны города приземистые фигуры, дюжину или около того! Однако прежде чем они домчались до меня, протягивая свои отвратительные лапы, я пронесся через то место, с которого начал обход города. Послышался оглушительный магический хлопок, заставивший меня рухнуть лицом в песок. Я снова вскочил, и что же? На расстоянии вытянутой руки, царапая невидимый Барьер Наач-Тита, бились мерзкие рогатые твари! С ненавистью в глазах, страстно желая задушить меня, они царапали воздух, но Барьер Наач-Тита не пускал их.

Не останавливаясь, я выхватил второй листок Атала и начал читать заклинание Огненной Мухи, заклинание, предназначенное вытащить эту жуть из рубина! Едва первые слова сорвались с моих губ, рогатые попятились, и ужас исказил их и без того безобразные черты…

«Тетраграмматон Табейт Саваоф Тетиктос»…

По мере того, как я произносил слова заклинания, в тусклом свете тонкого полумесяца рычание мерзких созданий сменилось умоляющим хныканьем и бессвязным бормотанием, и они начали ползать у основания Барьера Наач-Тита; и когда я произнес последнее слово, наступила полная тишина.

Потом, из этой тишины, возник низкий, отдаленный рокот, быстро нарастающий до рева, до оглушительного вопля, какой могли бы издавать миллион бэнши[31]. Из сердца Дилет-Лина подул холодный ветер, мгновенно затушив дьявольские костры, и все крошечные точки красного света погасли, и раздался громкий, резкий треск – это рассыпался огромный кристалл. А вслед за тем послышались первые крики.

Я помнил предостережение Атала «не смотреть», но был не в силах отвернуться, словно прирос к месту. И по мере того, как несущиеся изнутри города звуки становились все громче, продолжал таращиться во тьму, силясь разглядеть детали того, что происходило на ночных улицах. Потом рогатых у стены разбросало в стороны, и появилось ОНО, прилетело с ветром, который сбивал с ног пытающихся сбежать монстров за невидимой стеной, словно они вообще ничего не весили; и я увидел ЭТО!

Слепое и одновременно всевидящее… без ног и все же набегающее, словно половодье… отвратительные рты в пузырящейся массе… Вот какой была Огненная Муха за стеной. Великий Боже! Зрелище этого создания могло расплавить мозг! А что оно творило с этими ныне жалкими тварями из Ленга!

Вот так оно и было.

* * *

Всего трижды я побывал в городе Дилет-Лине с его базальтовыми башнями и мириадами мигающих во тьме огней и теперь молюсь, чтобы этот третий раз стал последним. Потому что кто знает? В следующий раз я, как и прежде, могу оказаться внутри городских стен – возможно, даже внутри Барьера Наач-Тита! Ведь дорога между миром бодрствования и миром снов не знает других преград, кроме самого сна… и прямо сейчас меня охватывает дремота. Однако осмелюсь ли я уснуть? Я страшусь, что однажды ночью проснусь под бледными лучами тонкого полумесяца, в Дилет-Лине с его базальтовыми башнями, и эта тварь из огромного рубина найдет меня, пойманного в ловушку, созданную мной же самим.

Второй рассказ из цикла «Вызывающий Черного», «Зеркало», был написан в середине 1968 года, когда я все еще находился в Берлине. Август Дерлет написал мне, так отозвавшись о нем: «Очень, очень неплохо…», и мое эго взлетело до небес! (В своих комментариях он редко бывает так благожелателен.) «Зеркало» – своеобразный рассказ, в том смысле, что он единственный из моих коротких рассказов, в котором герой и рассказчик – закадычный друг Титуса Кроу, Анри-Лоран де Мариньи. Однако позже Анри, конечно, появляется снова, участвуя вместе с Кроу в его битве с «Роющими норы» и с Изакуа, Ходоком Ветра «На лунах Бореи», и даже против самого Ктулху на Элизии, месте обитания Старших Богов.

Зеркало царицы Нитокрис!

Конечно, я слышал о нем – какой оккультист не слышал о нем? – даже читал о нем в превосходном труде Джеффри «Люди Монолита», и знал, что о нем шепчутся в некоторых темных кругах, где меня терпеть не могут. Я знал, что Альхазред намекал на его могущество в запретном «Некрономиконе» и что некоторые жители пустынь чертят в воздухе охранительный языческий знак, восходящий к очень давним временам, если их слишком дотошно расспрашивают о его происхождении.

Поэтому, как такое могло случиться, что какой-то болван-аукционист встал и объявил, что вот это и есть зеркало Нитокрис? Как у него повернулся язык?

Тем не менее зеркало входило в коллекцию Баннистера Браун-Фарли – исследователя, охотника и археолога, который, до своего недавнего исчезновения, был общепризнанным знатоком редких и загадочных objets d’art[33] – и выглядело оно в точности так необычно, как можно ожидать от любого предмета с сомнительной историей. Более того, не тот ли аукционист, болван или нет, всего год-два назад продал мне серебряный пистолет Барона Канта? Нет, возразите вы, откуда такая уверенность? Существовало единственное, не очень убедительное доказательство того, что этот пистолет вместе с прилагаемыми к нему патронами реально принадлежал охотнику на ведьм Барону: изящно выгравированная на рукоятке буква «К», которая могла не означать ничего!

Но, конечно, я сделал заявку и на зеркало, и на дневник Баннистера Браун-Фарли, и приобрел обе вещи.

– Продано мистеру… м-м-м… мистеру де Мариньи, верно, сэр? Думаю, точнее будет – продано мистеру Анри-Лорану де Мариньи за…

За бешеные деньги.

Торопливо шагая к серому каменному зданию, ставшему моим домом с тех пор, как отец отослал меня из Америки, я невольно удивлялся романтическому глупцу внутри, который слишком часто толкает меня тратить деньги на побрякушки такого рода. Явно унаследованная черта, которая, наряду с любовью к темным тайнам и загадочным, древним чудесам, без сомнения, впечатана в мою личность как клеймо известного на весь мир отца, великого новоорлеанского мистика Этьен-Лорана де Мариньи.