Аргентина. Лейхтвейс - Андрей Валентинов

– Как была убита моя жена?

Строцци взглянул равнодушно.

– Понятия не имею. Этим занимался Милан. Княгиня Руффо решила съездить в Матеру, и местные службы решили отличиться. Наверняка вообразили, что она – ваша связная. Перехватили…

Перехватили? Но ведь Беттина была в Матере? Следовало уточнить, переспросить, но князь почему-то не решился.

– А дальше – стандартная процедура. Интенсивный допрос – и ликвидация. Насколько я понимаю, парни перестарались, пришлось оформлять, как автомобильную катастрофу. Впрочем, жена предателя столь же мало достойна снисхождения, как и он сам.

Дикобразу почудилась, что рука Беттины вновь касается его волос. «Ты все такой же Минотавр. Только седой… Если бы арестовали меня, ты бы поступил иначе?»

Дышать было трудно, но он все-таки сумел справиться со свинцовым комком в горле.

– Странно… Некоторые до сих пор не понимают, почему мы боролись с фашизмом.

* * *

Молнии бьют по вершинам, в низинах гроз не замечают. Улица Мира – десять домов по каждую сторону, пыльный булыжник, храм Chiesa Santa Maria della Pace, старые мраморные колонны у входа, – оставалась прежней, только из витрины траттории, где князь обычно обедал, исчезла фотография Дуче. Его падение уже перестали обсуждать, были новости поважнее. Из магазинов исчезали продукты, чтобы появиться на черном рынке, ночные грабители осмелели, полиция же, напротив, утратила всякий пыл. А еще Испания. Те, чьи сыновья служили в армии, пересказывали бродившие по городу слухи об огромных потерях в Corpo Truppe Volontarie. «Красные» перешли в контрнаступление на всех фронтах.

Жаркое лето 1937-го шло к финалу. Но и холод осени не обещал покоя.

– Войска из Испании будут выведены, – сказал князь юркой темноволосой репортерше, подкараулившей его возле порога. – Сейчас это главная забота правительства. Надо остановить войну, иначе мира не будет ни на Пиренеях, ни на Апеннинах.

Таксист уже вынес чемодан, матушка Джина сказала напутственное слово. Старый палаццо приготовился к долгому ожиданию. Наследнику рода Руффо ди Скалетта не сиделось дома.

– Значит, именно с этим связан ваш уход из правительства и внезапный отъезд? – не отставала репортерша. – Или речь идет о ваших принципиальных разногласиях с коллегами по кабинету? Вы ведь личный друг Дуче!

Дикобразу очень захотелось щелкнуть нахалку по носу, но он все же сдержался. В дочки годится…

– Я рад, синьорина, что наша пресса наконец-то вкусила свободы. От знакомства с Бенито Муссолини не отрекаюсь. Мы с ним провели три года в одном окопе, а это даже больше чем дружба. Разногласий же с коллегами хватает, но в Париж я направляюсь по очень срочному личному делу.

И шагнул вперед, не глядя. Девица поспешила отскочить, но не отстала, кинулась вдогон.

– Синьор Руффо! Синьор Руффо! В «Нью-Йорк Таймс» напечатано интервью бывшей кинозвезды Глории Свенсон. Она утверждает, что близко с вами знакома. Скажите, насколько близко?

Он остановился. Оборачиваться не стал.

– Глория Свенсон – не бывшая. Она – звезда. Когда Глория была на экране, я сидел в первом ряду.

Уже взявшись за дверцу авто, он обернулся в сторону маленькой площади с храмом. Поднял правую руку, поднес ко лбу. Крест… Иначе пути не будет.

2

– Итак, что у нас в посылке, мсье иностранец? – чиновник многозначительно потер пухлые ладони. – Французские таможенные правила, я вам скажу, очень строги.

«У нас», а также «иностранец» было превосходно интонировано. Лейхтвейс даже восхитился.

В кабинете они одни, и чиновник, сам того не зная, очень рисковал. Посылка, средних размеров фанерный ящик, стояла тут же, возле стола. Почтовый поезд прибыл на Северный вокзал час назад. Доставили вовремя, а вот с получением вышла неувязка. Обратный адрес – Рига, завод ВЭФ. Там же эмблема – три пляшущие буквицы под черной дугой.

– Все написано, – Лейхтвейс кивнул в сторону лежавшей на столе накладной. – Автомобильный мотор. Через три дня – ралли Париж – Марсель, у нашей команды одна из машин вышла из строя.

Чиновник, покивав сочувственно, поднял вверх короткий толстый палец.

– Двигатель! А такое, согласно нашему законодательству, облагается. Но…

Поглядел с прищуром, подмигнул.

– В принципе, готов пойти навстречу. Можно оформить, как запасные части, пошлина много ниже. При достижении взаимного согласия, естественно.

Лейхтвейс проникся и достал бумажник. «Взаимное согласие» еще имелось, хотя таяло с каждым часом. Вначале – латвийский паспорт, потом самолет до Стокгольма, затем билет второго класса на грузопассажирском пароходе до Гавра, а теперь Париж. Кажется, обедать сегодня не придется.

Еще одна купюра досталась носильщику, погрузившему ящик на тележку. Марсианский ранец неспешно поехал к стоянке такси. Николай Таубе, выйдя из кабинета, оглянулся по сторонам и вытер пот со лба. Куратор, Карл Иванович, в очередной раз оказался прав. В мирное время все секреты надежнее всего пересылать обычной почтой. Мздоимец даже поленился заглянуть внутрь, чем изрядно продлил свои дни.

В Париж он не рвался, но выбор оказался невелик. В Германию путь заказан, в «лимитрофах» и Скандинавии он, немец с латвийским паспортом, слишком на виду, Лондон не привлекал в силу слабого знакомства с английским, а в заокеанских Штатах делать совершенно нечего. В столице же Прекрасной Франции, где иностранца можно встретить на каждом шагу, затеряться легко. Логично и понятно, но уже покупая билет на самолет авиакомпании Svensk Interkontinental Lufttrafik, он невольно подумал, что все можно объяснить куда проще. Убийцу тянет на старую кровь.

* * *

С Цаплей поговорили за час до отлета. Девушка собрала вещи, но о своих планах помалкивала. Он тоже не спешил откровенничать, но в последний миг не сдержался.

– Одного не понимаю, Неле. Если ты должна была предотвратить покушение, почему просто меня не убила? Застрелила бы, пока я наливал кофе, взяла бы ранцы – и ищи ветра в поле.

Цапля посмотрела в глаза.

– Ты бы так и сделал, верно? И рука бы не дрогнула? А у меня другой расчет. Если просто убить, из Берлина пришлют кого-нибудь еще, может быть даже получше тебя. А теперь они начнут сомневаться в каждом агенте. Тебя, Лейхтвейс, не зря проверяли, крылатые у них под особым присмотром. Оршич не забыл? Поэтому решила рискнуть. Вдруг ты умнее, чем кажешься?

Он не обиделся. Улыбнулся.

– И как?

Цапля наморщила нос.

– На чьетверочку.

* * *

Таксист довез до Сен-Клу. Отели в Париже, даже самые паршивые, стоили дорого, и Лейхтвейс предпочел обосноваться в пригороде. До центра всего 10 километров, автобусы ходят регулярно, и чужих глаз поменьше. В маленькой гостинице селились в основном заезжие коммивояжеры, студенты и прочая легкая публика, среди которой немало иностранцев. Залетный латыш ничем среди них не выделялся, разве что необщительностью.