Сон в руку - Полина Дельвиг

Вместо ответа Даша извлекла из-за пояса заветную тетрадь и помахала ею:

— Да? А это что?

Кузина села на кровать:

— Неужели нашла?

— А то!

Усмехнувшись, Катя покачала головой:

— Дашка, в тебе пропадает талант авантюристки. Ладно, давай показывай.

Предварительно проверив; закрыта ли дверь, Даша уселась поближе к сестре и раскрыла тетрадь на первой попавшейся странице:

— «…рука скользила все ниже и ее бедра становились горячими и влажными. Наконец он достиг…» Боже, какая гадость! — Даша выронила тетрадь, вскочила и затрясла кистями, словно опасаясь, что к ним прилипнут горячие и влажные бедра.

Катя посмотрела на кузину снизу вверх.

— Там так написано? — В голосе ее слышалось сомнение.

— Нет, это я сама только что сочинила! На почве отсутствия личной жизни, — рассердилась Даша. — Не веришь, сходи к Римеру, пусть он тебе переведет. Он такой жанр обожает.

Сестры приуныли. Катя перелистывала тетрадь, и лицо ее постепенно принимало озадаченное выражение.

— Послушай, но ведь это не очень похоже на дневник. Текст без дат. Монолитный. Да к тому же диалоги… Это больше похоже на рукопись какой-то повести.

— Ну и что? Я все равно ЭТО вслух читать не буду.

— Никогда не думала, что у меня такая целомудренная сестра, — улыбнулась Катя. — Твоя мама тобой бы гордилась.

Даша задумчиво смотрела на тетрадь.

— Но вообще-то и правда странно… В дневниках ведь речь идет всегда от первого лица?

— В большинстве случаев да. Я никогда не видела дневников от третьего лица, хотя допустить такое возможно.

— Ладно. Я начну читать, но если это окажется очередным сценарием к «Эммануель»…

Даша взяла злополучную тетрадь, вздохнула и открыла первую страницу.

"Элиза росла болезненным ребенком. Казалось, в мире нет ни одной болячки, которую девочка не могла подцепить. Ее мать, совсем еще молодая женщина, очень привлекательная, работала в единственной на три деревни школе преподавателем музыки. Мать настолько отчаялась вылечить Элизу, что даже перестала брать больничные. Просто оставляла девочку дома, а сама шла учить других детей. Отец работал в продуктовом магазине на соседней улице и время от времени забегал проверить, не поднялась ли температура выше обычного, разогреть молока или дать лекарства.

А маленькая Элиза лежала в своей кроватке одна и часами смотрела в окно, из которого был виден лишь пруд и небольшой кусок леса. Больше она ничего не видела. За окном менялось только время года: зимой дети катались на коньках и по всей округе разносились их радостные крики. Верхушки сосен покрывал белый-белый снег. На нем сидели вороны, похожие на странные черные груши. Потом наступала весна, и крики детей становились звонче. Запах талого снега и звенящее эхо пробуждали у маленькой Элизы надежду на выздоровление, на новую жизнь, но чуда не происходило, и она опять сваливалась с воспалением легких. А ее сверстники уже начинали сколачивать небольшие плотики, чтобы попытаться переплыть пруд. Плот, конечно, будет раскачиваться и уходить под темную ледяную воду то одной хлипкой стороной, то другой, и в конце концов ребята вымокнут до нитки, но их это совсем не огорчит — напротив, перекрикивая друг друга, они станут обсуждать, как бы поскорее высохнуть, чтобы родители ничего не заметили. А она с грустной завистью будет смотреть на их веселье из душного тепла своей спальни.

Летом становилось особенно невыносимо. Дети убегали в лес, катались на лошадях и их почти не было видно. Они ходили в походы и спали возле костра прямо на земле. А она… Она по-прежнему сидела у окна и смотрела, как ветер раскачивает верхушки сосен.

Все изменилось с приездом бабушки. До этого бабушка жила на дальнем хуторе совсем одна и наотрез отказывалась перебираться, как она говорила, «в город». Городом она называла их небольшую деревню, в которой, конечно, были и двух-, и трехэтажные дома, и даже магазин, но все равно она оставалась деревней.

Шустрая и очень добрая старушка, узнав, что ее внучка не вылезает из болезней, страшно рассердилась:

— Единственное дите оборонить не можете! Элишка, перепелочка моя, ужо стара баба тебя выходит, травами выпоит, только подсобить мне треба маленько…

Рано утром бабушка и внучка уходили в лес. В сумраке леса старушка видела плохо, но все травы распознавала по запаху. Бормоча присказки, она учила девочку правильно их рвать, какую с какой класть, а какую и отдельно держать.

Возвратясь домой, они долго развешивали и сушили травы, потом их толкли. Запершись одна в комнате, бабушка варила отвары, делала настойки, а потом отпаивала ими свою внучку. Через полгода девочку было не узнать: из бледного заморыша Элиза превратилась в веселого загорелого сорванца. Словно наверстывая упущенное, она плавала в холоднющей речке за лесом, бегала босиком, пока трава не покрывалась первым инеем, а зимой, несмотря на протесты родителей, растиралась колючим снегом. Бабушка счастливо улыбалась и кивала:

— Так, так, моя перепелочка, снег, он кровь греет…

А затем гладила девочку по головке и хмурила брови:

— Только волосеночки еще снулые. Но ничего, мы и это выправим…

Прошло пять лет. Элиза сидела на высоком, заросшем густой весенней травой берегу реки. Ярко-голубые, ультрамариновые глаза неподвижно смотрели вдаль. Все вокруг цвело и пело, черемуха своим сладковатым ароматом сводила с ума, а соловьи разрывали сердце… Девушка смахнула слезу. Не было сил осознавать, что вся эта упоительная весна не для нее. Не для нее эта огромная луна, не для нее манящая духота майской ночи. Она сама перечеркнула свою жизнь. Своими руками уничтожила то малое, что имела.

Элиза уткнулась лбом в коленки. Какой же она была идиоткой! Как она могла это допустить?

…Тогда, в феврале, еще не было ни соловьев, ни черемухи, но им этого и не требовалось. Его сильные руки обнимали ее, она запрокидывала голову, и холодное зимнее небо обрушивалось сверкающим водопадом звезд…

…У него были темные смеющиеся глаза и красивые влажные губы. Даже запах у него был особенный…

…Элиза покорно подставляла обнаженные плечи его широким жестким ладоням и в молчаливой истоме прикрывала глаза, а он расстегивал дрожащей рукой пуговички и сквозь нетерпеливые поцелуи…

Так и оставаться бы ей восторженной дурочкой, прятаться с ним по чердакам, дожидаясь совершеннолетия, если бы не Влада.

…Влада была самой эффектной старшеклассницей в их деревне. Все знали, что она курит, а на дискотеки ездит в Прагу. Уже этого было достаточно, чтобы стать объектом черной зависти, но у Влады был козырь и посильнее: каждую неделю из Праги она привозила сногсшибательные заграничные наряды. Как и на какие деньги доставала их пятнадцатилетняя девчонка, оставалось только догадываться.