Год Огненной Змеи - Цыден-Жап Жимбиев

семья от скота избавилась?

— Я и об этом молилась, — простодушно признается Бальжима.

— И правильно сделали. Теперь мы с вами совсем одинаковые — ни у вас, ни у меня нет скота.

— Ты что, смеешься надо мной?

— Да нет. Зачем же мне смеяться? Мы же с вами люди, которые совершают только угодное богам…

Первый в жизни молебен наполнил старушку каким-то благостным чувством. Ей хочется сделать что-нибудь хорошее, доброе. Например, наставить на путь истины стоящего рядом Дондока.

— Ты почему бродяжничаешь, Дондок? Почему о своем доме не думаешь? Твоя Балмацу скоро принесет тебе ребенка…

— Что? Балмацу рожать будет? С чего это моя жена беременная? — вспыхивает Дондок.

— Кому, как не тебе, знать, — мрачнеет Бальжима. — Что ты за человек!

— Каждый человек живет, как хочет.

— Доо… Не будь таким злым, Дондок.

Ну зачем только связалась тетушка Бальжима с этим проходимцем? Чтобы отвязаться от нее, он возьми да ляпни:

— Вот вы, Бальжима-абгай, в дацан приехали, помолились. А вы подумали, что за это вашему сыну будет? Ведь Булат — комсорг, депутат…

У Бальжимы даже голову заломило от этих слов.

— Ты, Дондок, только худое говорить можешь, — задохнулась она. — Не зря говорят: от дерева — сажа, от зла — только зло.

— Вот и хорошо, что вы это поняли.

— Гражданин Бабуев Дондок! — раздался из-за навеса автобусной остановки голос милиционера Шоёнова, и тут же милиционер предстал во всем своем официальном величии. — Подойдите-ка сюда.

— Здравствуйте, товарищ старшина! — залебезил Дондок. — Зачем это я вам понадобился!

— Давайте без лишних слов! Пройдемте со мной!

— Не могу… Никак не могу, товарищ старшина. Я вот привез из Хангила на молебен эту больную старушку и обязан доставить ее обратно. Сыну обещал. Правда ведь, Бальжима-абгай?

Бальжима и не подумала заступаться за него — слишком уж обидные слова он сказал.

— Ты правдами-неправдами в недобрые дела меня не втягивай!

Шоёнов переступил с ноги на ногу.

— Ну, гражданин Бабуев, долго я буду ждать?

— Может, столкуемся? — выразительно щелкает пальцами Дондок, преданно глядя в глаза блюстителю порядка.

Старшина суров и непреклонен.

— Пройдемте!

— Шея что-то раззуделась, чует жердь листвяную… — беззаботно запевает Дондок и лениво направляется следом за милиционером.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

— Суровая нынче погода… Какие дожди были — всю землю залило, живого места не оставалось. Куда вода девалась? Черно от пыли кругом! — будто с самим собой говорит-рассуждает Цырен Догдомович, держа баранку руля и посасывая пустую серебряную трубочку.

Небо пасмурно. Но сияй на нем солнце, его бы не разглядеть. Все вокруг заволокло сизо-черной непроницаемой и не имеющей ни конца, ни края степной пылью. Лезет пыль в глаза и уши, набивается в нос, противно хрустит на зубах. Еле-еле можно разглядеть в двух-трех шагах зажженные среди бела дня фары машин. В поднятой над землей неистовым ветром пыли — сотни и тысячи тонн самого плодородного слоя почвы. Кажется, будто идет фантастический сухой и черный дождь…

Догдомэ со злостью сплевывает черную от пыли слюну, чертыхается.

— Что вы сказали, Цырен Догдомович? — спрашивает, не разобрав, Дугаржаб, сидящий рядом с председателем.

— Я говорю, чтоб они пропали, эти чертовы пыльные бури! Но мы их все равно уничтожим!

Дугаржаб недоверчиво косится на него.

— Разве можно уничтожить ветер?

— Не до сказок! — Догдомэ сунул трубку в карман. — Ты понимаешь, что происходит? Черные бури могут погубить все наши земли…

Он свернул на распаханное паровое поле, остановил машину, вышел из нее, сильно хлопнул дверцей кабины, присел на корточки.

— Какая почва была! И все сдуло… Смотри.

Прихрамывая, подошел Дугаржаб, взял в горсть сухую, рассыпающуюся в прах землю.

— Знаешь, как это называется? — поднял на него глаза Догдомэ.

— Нет…

— Эрозия. Тяжелая болезнь… Ранит, разрушает она поля оврагами. Ветер уносит верхний слой. Остаются только песок, глина, галька… Ты же был в Средней Азии? Видел?

Дугаржаб молча кивает.

— Мы не должны допустить, чтобы и у нас была пустыня.

Председатель поднимается, отряхивает ладони, достает кисет, протягивает Дугаржабу.

— Угощайся.

— Спасибо. Не буду. Я бросил курить.

И опять не с Дугаржабом, словно с самим собой разговаривает, делится горькими мыслями Цырен Догдомович: о том, как бедны почвы их степного края, как тонок плодородный поверхностный слой, как мало в земле питательных веществ… Лет тридцать назад были брошены первые зерна пшеницы на вспаханное у подножия Бухатуя поле. Не верили тогда, что будет здесь расти хлеб. А ведь растет! И может расти. Только поступали не всегда разумно. Год от года об одном думали — как бы побольше распахать, как бы вдвое-втрое увеличить посевную площадь. Под видом целины чуть не все покосы и пастбища под плуг пустили. Ни людей, ни коней, ни машин не стало хватать, чтобы управиться с пашнями. А результат? Урожаи все меньше и меньше. Земля гибнет… Давно проверено: из десяти лет от силы один-два бывают урожайными, два-три — так себе, а в остальные и ждать нечего. И в довершение к этому новая напасть — эрозия, черные бури…

«О чем он говорит?» — удивляется Дугаржаб.

— По-вашему выходит, что у нас вообще нельзя полеводством заниматься? Ликвидировать его совсем надо, что ли? — спрашивает он.

— Почему же. Вовсе не надо ликвидировать. А вот посевные площади надо сократить. Лучшие земли обрабатывать как следует, не жалеть на них ни сил, ни удобрений, ни лучших сортовых семян. Тогда и урожаи будут каждый год высокие.

Дугаржаб никогда не задумывался над этим. Ну, растет и растет хлеб. Вырастет — хорошо, не вырастет — плохо. А почему так получается, ему и в голову не приходило.

— А что с землей, которая от хлеба свободная будет? Так и останется?

— Зачем же ей пропадать? Часть под пропашные культуры пойдет. А главное — больше пустить на сенокосы, луга, выпасы. Мы как-нибудь об этом подробнее поговорим. У меня план есть… Я с тобой о другом хотел. Важный один вопрос есть.

— О чем?

— Цынгуев плохо работать стал. Не может он больше оставаться бригадиром. Есть мнение заменить его. Как ты смотришь, если тебя на его место поставим?

Дугаржаб удивленно воззрился на председателя: не шутит ли? Поняв, что это серьезно, он наотрез отказался.

— Не-ет. Я для такой ответственной работы не гожусь.

Догдомэ улыбнулся.

— Работа бригадира такая же, как любая другая. Люди в бригадирах ходят. Обыкновенные люди.

— Нет-нет!

— А ты все-таки подумай!

Дугаржабу захотелось остаться одному.

— Цырен Догдомович, я напрямую, пешком пойду.

— Как хочешь. Тогда до свиданья.

«Газик» умчался, мгновенно скрывшись в черной завесе. Дугаржаб, взбудораженный неожиданным предложением, зашагал к бригаде. Он уже твердо решил ни за