Князь советский - Эльвира Барякина

– Ты ложись, ложись… – суетился Ахмед. – Сейчас все пройдет… Мы тут посидим, в ногах, чтобы тебя загородить: надзиратель ничего не увидит. А то, сам знаешь, – днем спать нельзя.

Клим лег и накрылся пальто с головой. В висках стоял надсадный гул, перед глазами всплывали и угасали лица чекистов. Сколько людей допрашивало его за последние двое суток? Не меньше десятка.

Когда Галя подняла пистолет, Клим зажмурился и подумал: «Ну наконец-то!» Грохнул выстрел, и ему в лицо брызнуло горячим. Рыжая баба, стоявшая над ним, повалилась на пол, опрокинув на себя стакан с кипятком. Вместо глаза у нее зияла красная дыра.

Дальше все смешалось: запах пороха, стук сапог в коридоре, визг распахнувшейся двери и снова выстрел, от которого заложило уши. Галя медленно осела на пол. На штукатурке позади нее остался смазанный кровавый след.

Выключить память… саму жизнь… Сил уже больше ни на что не осталось.

До сознания доносились голоса: арестованные священники пели что-то церковное, но Клим не мог разобрать слов.

Элькин погиб… Теперь и Галя… Она хотела спасти Клима, но с тем же успехом можно было откапывать ложкой человека, попавшего под камнепад.

Сейчас чекисты уберут мертвых, помоют полы и снова поведут Клима на «конвейер».

1.

Чистку устроили в красном уголке, куда перетащили председательский стол и стулья со всего этажа. Народу набилось столько, что нечем было дышать.

Алов отыскал себе место в дальнем углу – позади Дианы Михайловны. Как он и боялся, его опять начали одолевать приступы кашля: он терпел из последних сил, наливался багровой краской и все-таки не выдерживал и дохал в кулак.

Иванов – неряшливый старик с остроконечной бородкой, – сообщил присутствующим, что ОГПУ пора избавляться от отщепенцев, которые вредят строительству нового мира.

Алова тупо смотрел на целлулоидную гребенку в волосах Дианы Михайловны и мечтал о заветной таблетке, – но взять ее было неоткуда.

– Так, товарищи, давайте к делу, – сказал Баблоян, заглядывая в список сотрудников. – Первым у нас идет Валахов.

Тот встал и, краснея, начал пересказывать свою биографию. Самым примечательным моментом в его жизни был донос на раненого белогвардейского офицера, который прятался в сарае у соседей. Беляка и укрывателей расстреляли, а Валахов получил рекомендацию в губернское отделение ЧК. Вскоре он перевелся в Москву, а там его приметил Драхенблют. Вот, собственно, и все.

– Вопросы есть? – спросил Баблоян у притихших чекистов.

Иванов долго изучал анкету Валахова.

– Тут написано, что вы являетесь членом тройки по шефству над Коммунистическим университетом трудящихся Китая. Какие шефские мероприятия вы проводите?

Валахов испуганно оглянулся на коллег.

– Разные… Ну, в смысле – идеологически важные.

В публике раздались смешки: Валахов недавно сам разболтал, как ходил к студенткам и по пьяни вломился в женскую раздевалку.

Он ни черта не разбирался ни в политграмоте, ни в политэкономии, ни даже в текущих международных событиях.

Иванов торжествовал:

– Вот он – уровень сознательности ваших сотрудников! Позор!

Валахов схватился за сердце:

– Ну я ведь на службе целыми днями! Когда мне с книжками возиться?!

– Мне кажется, товарищ Валахов – это наш человек, – миролюбиво произнес Баблоян. – Совсем недавно он даже читать не умел, а сейчас ему доверяют вполне серьезные дела. Прогресс налицо, и можно надеяться, что в будущем Валахов станет более подкованным по теоретической части.

Большинством голосов (Баблояна и Драхенблюта) Валахову оставили партбилет.

По рядам публики пронесся вздох облегчения, но потом дела пошли не так гладко.

Сотрудницу, которая должна была ехать на нелегальную работу в Париж, вычистили из партии за то, что ее отец был иереем. При этом Диану Михайловну оставили – хотя ее отец являлся коллежским советником.

Поначалу никто не хотел задавать вопросы коллегам – все боялись мести, когда придет их черед. Но постепенно те, кто уже отстрелялся, начали припоминать друг другу незаконно полученные путевки, использование телефона для личных переговоров и служебные романы.

Этери Багратовна выдала комиссии бухгалтершу, повесившую объявление о продаже заграничных туфель:

– Она спекулянтка!

Ни один из присутствующих не смог объяснить, чем отличаются троцкисты от верных сынов партии. Люди, столь ревностно боровшиеся с контрреволюцией, на самом деле не знали, в чем она заключается.

Иванов хватался за остатки седых волос.

– И это Иностранный отдел – цвет ОГПУ!

Чем дальше, тем яснее вырисовывалась картина: чекистами работали авантюристы, искатели легкой наживы и самые обыкновенные бюрократы – мелочные, злопамятные и невежественные. Они поселились в своей Лубянской твердыне, как гиены в расщелинах скалы; охотились – потому что хотели жрать, и держались за свои места – потому, что сотрудников ОГПУ боялись все и вся, а они не боялись никого, кроме гиен из соседнего логова.

2.

Алов не поднимал руку и не задавал вопросов. Было очевидно, что мнение сотрудников не влияет на решение комиссии: Драхенблют и Баблоян заранее договорились между собой – кого спасать, а кого топить, и большинством голосов решали все вопросы.

Заседание тянулось уже три часа.

– Ох, давайте быстрее! – едва слышно шептала Диана Михайловна. – Сейчас все магазины закроются, а у меня дома шаром покати.

Алов попытался отпроситься в уборную – чтобы заодно проверить, как дела у Рогова, но ему не разрешили:

– Раньше надо было об уборных думать! – проворчал Иванов.

Выходить могла только Этери Багратовна, которая приносила то воду в графине, то новый карандаш взамен сломанного.

Вернувшись в очередной раз, она подошла к председательскому столу и что-то сказала членам комиссии. Драхенблют и Баблоян переглянулись.

– Ну что ж, – зловеще произнес Иванов и оглядел притихших чекистов, – давайте заглянем в личное дело товарища Алова.

Баблоян придвинул к себе его анкету и вдруг начал сыпать вопросами, не имеющими никакого отношения к марксизму, – о Дуне и о театре.

Обороняться Алов не мог – его душил кашель.

– Боюсь, он совершенно потерял чувство классовой борьбы, – проговорил Баблоян. – Откуда в нем это барственное отношение к творчеству пролетарской молодежи?

Иванов согласно кивнул:

– Деятельность этого гражданина совершенно не отвечает требованиям нашей идеологии.

Драхенблют спокойно слушал их околесицу по поводу великодержавного шовинизма и низкого морального облика.