Социальные истоки диктатуры и демократии. Роль помещика и крестьянина в создании современного мира - Баррингтон Мур-младший

Важно понять, что после Бенгальского и Постоянного урегулирований британская политика лишь ускорила и усилила развитие паразитического землевладения, но она не создавала этот социальный тип. Наиболее информативный отчет по Бенгалии в 1794 г. ясно показывает, что все главные пороки индийского аграрного общества (те же, что отмечаются особо и в описаниях XX в.) происходят из добританской эпохи [Colebrooke, 1804, p. 30, 64, 92–93, 96–97]. К их числу относились бездеятельность помещичества, многослойность арендного права и наличие класса безземельных тружеников. Рыночная экономика сделала эти проблемы достаточно острыми в сильно населенных речных долинах. В удаленных от рынков внутренних регионах они были намного менее серьезными. Там собиравший налоги чиновник еще не превратился в помещика. В трехтомном описании путешествия Бьюкенена по Мадрасу я обнаружил указания на то, что, с точки зрения туземцев и британцев, образ жизни помещика был паразитическим. Проблема долга не была серьезной. Хотя в некоторых областях существовали аграрные работники и даже рабы, едва ли можно вести речь о возникновении сельскохозяйственного пролетариата.[212]

В южной Индии была широко распространена другая основная форма налогового урегулирования – так называемая райатвари (от слова «ryot», имеющего также другие написания и означающего «землепашец»), поскольку доходы собирались непосредственно с крестьян, без посредников. В некоторых областях такой же была и могольская практика. Добиться этого результата, а также отказа от фиксированной ренты помогли печальный опыт Постоянного урегулирования, значительное влияние патернализма, а также английские экономические идеи о необходимости сильного крестьянства и о якобы паразитическом характере собственных помещиков, прекрасно выраженные в теории ренты Д. Рикардо. На мой взгляд, важнее, что в той области Мадраса, где реализовывалась в 1812 г. эта модель, не было заминдаров, с которыми налоговые отношения можно было бы урегулировать. Такая ситуация возникла потому, что местные вожди неосмотрительно выступили против британцев, которые сокрушили их, лишь немногих удостоив пенсии [Cambridge History… 1922, vol. 5, p. 463, 473; Baden-Powell, 1892, vol. 3, p. 11, 19, 22]. С точки зрения нашего исследования, главное значение урегулирования райатвари было отрицательным: оно не сумело предотвратить возникновение паразитического помещичества, которое во многих частях южной Индии со временем стало не меньшей проблемой, чем на севере. Как указано выше, несмотря на различия между разнообразными типами урегулирования, которые обычно преувеличиваются как в современной литературе, так и в исторических описаниях, в долговременной перспективе все особенности сгладились, поскольку проявились последствия гарантированного права собственности и роста численности населения.

Покой и собственность в широком смысле стали тем первым даром британского господства, который постепенно привел в движение с трудом начинавшиеся перемены в деревнях индийского субконтинента. Вторым даром стал плод английской промышленной революции – текстиль, который примерно с 1814 по 1830 г. заполонил индийскую провинцию, уничтожив целую отрасль местного кустарного производства. Больше всего пострадали городские ткачи, производившие высококачественные товары, а также целые деревни, особенно в Мадрасе, которые специализировались на производстве текстиля на продажу. Простые деревенские ткачи, делавшие грубые ткани для местного потребителя, почти не пострадали. Косвенные последствия состояли в том, что городским ткачам пришлось вернуться на землю, а шансы на трудоустройство в городе снизились [Gadgil, 1942, p. 37, 43, 45; Anstey, 1952, p. 146, 205, 208; Raju, 1941, p. 164, 175, 177, 181; Dutt, 1950, p. 101, 105–106, 108, 112]. Хотя наиболее серьезное воздействие на индийское общество, по-видимому, произошло в 1830-х годах, импорт текстиля продолжался весь XIX в. Британские чиновники, занимавшиеся индийскими делами, активно, но безуспешно защищали интересы индийских производителей [Dutt, 1950; Woodruff, 1953, vol. 2, p. 91]. По иронии судьбы, высказывания английских чиновников, собранные в сочинении индийского чиновника и ученого Ромеша Дута, похоже, легли в основу тезиса, разделявшегося как индийскими националистами, так и марксистами, о том, что прежде Индия была промышленной нацией, а затем британцы превратили ее в аграрную страну из своих корыстных империалистических интересов. В такой простой форме этот тезис бессмыслен. Уничтожению подверглось кустарное производство, а отнюдь не промышленность современного типа, причем даже в период расцвета кустарного производства Индия оставалась преимущественно сельскохозяйственной страной. Более того, все это случилось задолго до возникновения современного монополистического капитализма. Но недостаточно просто оставить этот тезис без внимания. Люди страдали вполне реально, пусть даже из этого последовали ошибочные теоретические выводы. Доля правды заключалась и в том, что (как мы убедимся ниже) британцы в определенной мере препятствовали промышленному развитию в Индии.

В целом, начиная с новой налоговой системы и заканчивая импортом текстиля, индийское деревенское общество – а большая часть общества была, конечно, деревенской – подверглось достаточным потрясениям, чтобы причины восстания сипаев были совершенно понятны современным историкам. Эти потрясения не исчерпывались тем, что было упомянуто выше. К непосредственным причинам выступления относились и другие факторы того же рода. В северных и западных частях Индии к 1833 г. возникла форма земельного урегулирования, промежуточная между заминдари и райатвари. Там, где было возможно, эта практика благоприятствовала корпоративным деревенским группам, а не помещикам, возлагая на эти группы коллективную ответственность перед правительством за поступление доходов [Baden-Powell, 1892, vol. 2, p. 21; Woodruff, 1953, vol. 1, p. 293–298, 301]. Сходные процессы происходили в штате Ауд, где британцы вытеснили местную землевладельческую элиту, разношерстных откупщиков, собиравших доходы с деревень и живших на разницу между тем, что они собрали, и тем, что приходилось отдавать туземному правительству. Ауд был богатым центром набора солдат для бенгальской армии, испытавшей сильнейшее потрясение, когда британцы аннексировали эту страну [Chattopadhyaya, 1957, p. 94–95; Metcalf, 1961, p. 152–163].[213] Последней и прямой причиной восстания стал печально знаменитый слух об особенностях винтовок нового образца, для использования которых якобы было необходимо, чтобы солдаты скусывали пыжи с патронов, намеренно смазанных коровьим и свиным жиром.

Ликвидация землевладельческой элиты в Ауде, наряду с другими фактами, заставляет многих авторов полагать, что главной причиной восстания сипаев было недовольство бывших помещиков. Эти авторы сравнивают реформаторскую прокрестьянскую политику британцев в период, предшествовавший восстанию, с более консервативной политикой, благоприятной для землевладельческой элиты, которую британцы проводили после восстания.[214] Похоже, это еще один пример слегка преувеличенной полуправды, заслоняющей собой более важную и общую истину. В причинах и следствиях британской политики было больше последовательности, чем позволяет предположить подобная интерпретация. Патерналистское отношение к крестьянству, романтическое и своекорыстное представление о том, что сильный и простой народ может и должен быть источником и оправданием их власти, составляли влиятельную тему британской политики на протяжении всего периода оккупации, даже когда выгода, которую получали крестьяне от этой политики, была сомнительной.