Отчий дом - Евгений Чириков

Только дом, сад, парк и двор остались на своем месте, а все рабочие мужики и бабы дворовые — незнакомые, новые. Даже и собаки — не те, не хотят признавать настоящей хозяйки и злобно лают на нее, рвясь с цепи. Один Никита уцелел. Увидит его и, как родному, обрадуется.

Григорий пришел в первый же день ее приезда. Хотя и принарядился, а все каким-то лабазником выглядит. Один пришел, без Ларисы, а мать про нее даже не спросила. Похристосовались, а разговаривать будто и не о чем… И чай по-мужицки пьет, с блюдечка и вприкуску! Больше молчали. С полчаса посидел и встал. В руках шапчонкой болтает, говорит:

— Ну покуда, мама, счастливо оставаться…

— Посиди…

— Дел много. И рад бы да…

Поцеловал у матери руку, та губами до его влажного лба прикоснулась, и расстались. В тягость друг другу. Ушел, а на ковре навозная ляпушка осталась. Позвала девку:

— Подбери.

Лучше бы уж не показывался! Всю ночь возилась в постели старуха, охала да шепталась сама с собой. Всю душу разбередил.

Только боль притихать стала, эта «особа из левого флигеля» с визитом пожаловала. И якутенка с собой привела. На бабушку, видите ли, поглядеть! Взорвало старуху:

— Какую бабушку?

— Вот тебе и раз! Поди, вы ему бабушка?

— Незаконной бабушкой никогда я не была, да и быть ею не желаю, сударыня.

Пожала плечиком Марья Ивановна и засмеялась, острить вздумала:

— К сожалению, Анна Михайловна, внуки без разрешения бабушек рождаются!

А той было известно от тети Маши, что мальчишка не крещен до сей поры…

— Верно, верно, теперь вместо законного брака венчали вкруг ели, а черти пели, а родится от такого брака ребенок, так вместо попа — акушерка, а вместо купели — корыто. Я человек старых взглядов, сударыня: ни жен таких еловых, ни внуков еловых не признаю.

— Мне ваше признание не требуется, мальчик этот — не мой, а поручен только мне вашим сыном Дмитрием Николаевичем для передачи его родным на воспитание…

— Напрасно, сударыня, вы приняли на себя такое поручение… У меня вовсе не приют для незаконнорожденных!

— Но Дмитрий Николаевич усыновил этого ребенка, он носит его фамилию. По законным документам он — Иван Кудышев.

Пока разговор шел об этом внуке, Иван Кудышев, оставленный без внимания обеими сторонами, очутился в гостиной и разбил там старинную фарфоровую вазу, подарок покойного бабушкиного мужа. Объяснение оборвалось, бабушка разрыдалась и впала в обморочное состояние. Марья Ивановна — человек опытный: клизму!

Когда бабушка очнулась и пришла в себя, она почувствовала себя в полной власти этой противной акушерки. Около дивана сидела тетя Маша, а Марья Ивановна ходила по комнате с заложенными за спину руками, с папироской в зубах и чувствовала себя, как привыкла чувствовать на родах.

— Марья Михайловна! Пусть бабушка лежит спокойно. Пока все идет великолепно. Вы ночуйте здесь, с бабушкой. Если ей снова будет худо, закатите еще одну клизму. Я верю в клизму, как в Бога. Вот здесь — валерианка… Клизма и валерианка… Если потребуется моя помощь, постучите мне в окошко…

Воткнула докуренный окурок в цветочный горшок и, как дуэлянт, ранивший противника и простивший ему оскорбление, гордо удалилась…

После этой клизмы Анна Михайловна окончательно возненавидела Марью Ивановну.

Кругом одни неприятности. Поехала в Замураевку родственников проведать, и ничего хорошего не вышло. Генерал петухом наскочил. Оказалось, что его сынка, земского начальника, с места убрали и перевели в другой уезд после корреспонденции в «Русских ведомостях», а что это — дело рук Павла Николаевича, никто у них не сомневается.

— Такой подлости мы не ожидали! Если ты благородный человек, так борись открыто: подай донос куда следует за своей подписью! А тут из-за угла, в паршивую газету, без подписи. Даже на дуэль некого вызвать! Поступок, недостойный дворянина…

Пилил, пилил, даже голова разболелась у Анны Михайловны. Потом из-за Зиночки расстроилась: убежала из Симбирска от своего Ваньки — напился, приревновал и ударил. Дважды в Замураевку приезжал, в ногах у генерала валялся, просил жену возвратить. Зиночка отказалась, а теперь сама тоскует. Исхудала, глаза от слез опухли. Нельзя узнать прежней птички радостной.

А вернулась домой — на дворе тройка колокольцами позвакивает. Отец Ваньки Ананькина приехал.

— А я кукушек приехал послушать, да и заехал…

Винищем на версту разит…

То да се, а потом упрашивать начал:

— Помири ты, Христа ради, Ваньку с женой! Совсем извелся парень. Мало ли что промежду мужем с женой случается? Ну, разгорячился, ударил раз… Пущай бы побил как следует, а то всего раз один и ударил… легонько по щеке помазал… А кто виноват? Не пяль глаза-то на ахтеров, если ты законного мужа имеешь! Сама и виновата-то… Уважь уж! А я тебе соловья подарю… Такой соловей, что век бы слушал. Из Курска мне привезен.

Надоел разговорами глупыми. Опять голова разболелась. Позвала после отъезда гостя тетю Машу и на всякий случай наказала:

— В случае если опять припадок, ты сама мне клизму поставь!

Припадка не случилось. Только тоска начала мучить.

— Уж поскорей бы наши приезжали! Вместе — тесно, а врозь скучно…

И вот начался съезд своих и чужих, званых и незваных. Прежняя монархия отчего дома с царившей в нем Анной Михайловной окончательно рухнула, распалась как бы на четыре равноправных штата с женщинами в качестве президентов: в главном доме — бабушка, в правом флигеле — тетя Маша, в левом — самозванка, акушерка Марья Ивановна, на хуторе за забором — баба Лариса. Никудышевские соединенные штаты — каждый с полной автономией и собственным уставом внутри, но с некоторым, чисто внешним признанием суверенности центрального штата во взаимных отношениях, очень осложнившихся и запутанных не только различным политическим вероисповеданием, но и личными симпатиями и антипатиями.

«Бабушкин штат» — стародворянский, аристократический. Кроме самой бабушки здесь жительствовали: Елена Владимировна, Наташа, Петр, Женя, сбежавшая от мужа Зиночка и склонная к аристократизму Наташина подруга, дочь алатырского городского головы Тыркина, Людочка (Людмила), прекрасно усвоившая себе все повадки и манеры чистокровной дворянской барышни, но бессильная против здоровья и пышности купецкой породы уездных девиц, изображаемых с таким мастерством художником Кустодиевым[329]. Штат этот по характеру своего населения был бы целым, если бы не нарушал этой цельности Петр, студент Казанского университета, бывший под долгим влиянием профессора Вехтерева, позитивист больше Конта[330], дарвинист больше Дарвина, материалист до цинизма, руководствовавшийся при классификации людей одним только подразделением их: на мужчин и женщин. Понятно, что такого «дворянина» не могли сдерживать никакие перегородки штатов, раз там появлялись «интересные экземпляры самок». Гладя на проделки этого внука, бабушка печально покачивала головой и шептала: