Воспитание дикости. Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся - Карл Сафина

знакомимся с людьми, с которыми собираемся вести дела, и бортпроводники в самолете так много улыбаются не потому, что им весело, а в основном потому, что улыбка – это знак дружелюбия, который ослабляет напряжение и позволяет нам взаимодействовать более конструктивно.

Выпрашивая что-нибудь – мясо, плоды, губки для воды, шимпанзе протягивают раскрытую кисть ладонью вверх. Точно так же просим и мы; скорее всего, мы унаследовали этот жест от нашего общего предка. Пока я здесь, в Будонго, в Европе и в Уганде проводится исследование, которое показывает, что из 52 отдельных жестов человеческих младенцев шимпанзе используют 46, то есть перекрывание составляет 88 %[325]. У шимпанзе и бонобо перекрывание жестовых репертуаров достигает 90 %[326]. И по крайней мере 36 специфических жестов являются общими для всех человекообразных обезьян (не считая человека).

Такое большое перекрывание предполагает, что все мы, то есть все человекообразные, включая человека, унаследовали от какого-то общего давнего предка способность создавать, усваивать и использовать эти древние смысловые конструкции, сигналы, которые передавались от одних существ к другим в африканских лесах многие миллионы лет.

По-настоящему увидеть, как обезьяна мыслит, можно в ситуации, когда передача сигнала не срабатывает. Неплохой способ – понаблюдать, как человекообразная обезьяна пытается общаться с человеком. Например, если обитающий в неволе орангутан хочет получить банан, а человек предлагает ему огурец, орангутан попробует использовать другой сигнал. Но если человек близок к тому, чтобы понять его просьбу, – скажем, дает один банан из грозди, в то время как орангутан желает получить ее всю, – то орангутан будет повторять раз за разом тот же самый сигнал[327]. Иными словами, если адресат далек от догадки, чего вы хотите, вы меняете подход; если же догадка близка к верной, вы повторяете, порой с большей настойчивостью, тот же жест. По сути, это похоже на игру в шарады. Обезьяны, а также весьма немногие другие существа, сознают, что такое частичный успех, а также видят разницу между неудачей, частичным и полным успехом. Шимпанзе хорошо понимают, дошло до адресата вложенное в их сигнал послание или нет. И обычно они продолжают настаивать, пока не добьются реакции, которой ждут[328].

Люди чрезвычайно говорливы, поэтому для нас общение без слов кажется удивительной и сложной задачей. Но давайте не будем недооценивать значение жестов. Когда мы раскрываем объятия, мы не пользуемся речью. Но в этом жесте содержится очень глубокое смысловое послание.

Мы уже выяснили, что поднятая рука означает «Подойди ближе». Почесывание поперек живота – это приглашение к грумингу. Поднятая рука, а потом почесывание поперек живота означают: «Подойди ближе; давай займемся грумингом». Голосовые сигналы, которые означают: «Где ты?», или «Отодвинься», или «Я вижу хищника», или «Я нашел еду», возможно, не являются речью в человеческом смысле, однако они образуют своего рода систему условных знаков, и довольно богатую, которая несет в себе достаточно информации, чтобы делалось все необходимое – из года в год, из поколения в поколение.

Люди говорят, что думать без речи невозможно. Другие существа демонстрируют нам противоположный пример.

Когда ворон сообщает друзьям: «Еда здесь», он высказывает свои мысли на своем языке. Может, словарный запас ворона и невелик, но чем меньше слов, тем больше в них поэзии.

«Многие люди соглашаются считать язык языком только в том случае, если изменение порядка фрагментов меняет смысл послания», – признает Кэт. (Скажем, фразы «не знаю, чего хочу» и «хочу, чего не знаю» имеют разный смысл.) Но тут же она находит возражение: «Это важно для общения между людьми. И не так важно, когда ваша цель – понять, как общаются между собой шимпанзе».

Кэт была бы в числе первых, кто объяснил бы нам, насколько мало мы еще понимаем в том, как шимпанзе пользуются своими голосовыми сигналами и жестами и какой смысл в них вкладывают. Но еще раньше, в 1960-х годах, мы не знали об этом практически ничего. В ту пору самые ранние попытки вникнуть в речевые способности нечеловеческих разумов предполагали физическое изъятие этих разумов из их естественной социальной среды и помещение их в условия неволи. Медленно, а порой и весьма неуклюже ученые начали подбираться к ментальной деятельности человекообразных обезьян, дельфинов и попугаев, обучая их словам, знакам или основанным на речевых элементах символам. Задача была не в том, чтобы узнать, как эти существа живут, и даже не в том, чтобы понять, как они общаются между собой, а скорее в том, чтобы заставить их вступить в разговор с нами – и зачастую на английском языке. Поскольку шимпанзе не способны издавать звуки человеческой речи, попытки научить их английскому провалились. Мы-то на самом деле тоже не можем издавать такие же звуки, как они, однако никто из людей не счел эту нашу неспособность провалом. Исходно идея заключалась в тестировании, но по большей части оно ограничивалось подходом: «А давайте посмотрим, насколько эти зверюшки сообразительные».

В 1967 году Аллен и Беатрис Гарднеры из Университета Невады в Рино сумели раздобыть рожденного в дикой природе детеныша шимпанзе – самочку, которую они назвали Уошо[329]. Зная о неудачных попытках обучить шимпанзе английскому, Гарднеры подумали, что обезьяна, возможно, сумеет обучиться языку жестов. По крайней мере, решили они, новый подход позволит исследовать ее коммуникационные способности вне зависимости от ограничений, которые налагают на процесс общения особенности строения голосовых связок. Не забывая о потребностях шимпанзе в социализации и принадлежности к группе, Гарднеры растили Уошо у себя дома, по сути, как человеческого ребенка.

Уошо действительно научилась общаться знаками, причем ее словарь составлял 350 слов. Многие знаки она усвоила без специального обучения, просто наблюдая за людьми, которые обращались друг к другу с помощью жестов. Собственно, именно так шимпанзе обычно и учатся всему, что им нужно знать, – наблюдая за старшими.

Однажды, увидев лебедя, Уошо показала знаками «вода» и «птица». Люди комбинируют слова похожим образом; по сути, для нас лебедь попадает в ту же категорию «водных птиц». Арбуз Уошо назвала «фрукт сладость». Иногда она забиралась на определенное дерево, с которого ей были видны прибывающие машины, и знаками сообщала оставшимся на земле людям, кто именно явился в гости. Уошо усвоила знак «открывать» применительно и к дверям, и к банкам, а потом самостоятельно перенесла его на водопроводные краны, как обычно делаем мы. Еще она выучила знак «грязный» по отношению и к экскрементам, и к запачканным вещам. Позже она использовала знак «грязный» в качестве прилагательного, ставя его перед именами и названиями тех людей, существ или вещей, которые ей не нравились. Иначе говоря, Уошо простейшим грамматическим способом изобрела ругательства.