Заговор маршалов. Британская разведка против СССР - Арсен Мартиросян

Можно себе представить тот переполох в британской разведке, который вызвала версия Хинчли — ведь попади она в руки профессионалов, то уже тогда весь клубок невероятных интриг СИС с Канарисом при участии А-54 и фон Треека был бы размотан до конца. Но поскольку грехов у британской разведка хватит на десятки поколений вперед, то там решили весьма просто — отныне в любой публикации о Канарисе, в части, касающейся якобы природы происхождения подложных документов на Тухачевского, главный лейтмотив один: все это дело рук нациста Гейдриха, организовавшего всю эту операцию, в т. ч. и налет на штаб-квартиру абвера, т. к. Канарис категорически отказался предоставить архивные документы о сотрудничестве рейхсвера и РККА. В отечественных исследованиях этот вымысел «сдабривается» невесть откуда взявшейся докладной Ежова на имя Сталина, которая якобы подтверждает факт пожара в военном ведомстве Германии в ночь на 2 марта 1937 г.

Первым эту «докладную» Ежова на белый свет вытащил покойный ныне профессор, генерал-полковник от истории Дмитрий Волкогонов. Правда, он все же воздержался ставить за Ежова дату его подписи.

…В книге «Триумф и Трагедия. И. В. Сталин. Политический портрет» Д. А. Волкогонова на стр.534 1-го тома указанного сочинения приводится следующий документ: «В дополнение к нашему сообщению о пожаре в Германском военном министерстве, направляю подробный материал о происшедшем пожаре и копию рапорта начальника комиссии по диверсиям при гестапо…»

По только ему известным причинам покойный ныне Волкогонов воздержался ставить за Ежова дату его подписи. Тем не менее за гестапо он все-таки проставил «дату» пожара — после слова «пожаре» в тексте докладной напечатано примечание самого Волкогонова следующего содержания: «(в ночь с 1 на 2 марта 1937 г. — Прим. Д. В.)»… На самом же деле было так. В конце 1936 г. между высшим армейским командованием и службой безопасности НСДАП произошла грандиозная стычка: в здании, где размещался абвер на Тирпицуфер-штрассе, 74–76, были обнаружены микрофоны подслушивающих устройств, установленные подчинявшейся непосредственно Гиммлеру службой безопасности. Причем не просто в помещениях абвера, а именно в том самом отделе военной контрразведки, что надзирал за связями и поведением высшего офицерского состава вермахта. Эта конкретная деталь и вызвала грандиозный масштаб стычки и ее остроту, ибо генералы были задеты за живое: одно дело Канарису что-то станет известным, но с ним всегда можно договориться, но совсем иное дело, когда о том же прознает СД.[31]

Между тем СД не случайно установило там прослушку. Помимо вполне обыденной, рутинной практики контрразведывательного наблюдения за военными, помимо чрезвычайно характерной враждебности и конкуренции между спецслужбами Третьего рейха,[32] в основе факта прослушивания была конкретная причина текущего момента. Дело в том, что в начале осени 1936 г. произошел заметный всплеск активизации замороженных ранее официальных контактов между советскими и германскими военными, в т. ч. и высшими, вызвавший истерику у Гитлера, который в приступе гнева орал в адрес своих генералов, что они «пьянствуют и водятся с коммунистическими генералами».

Причина истерики заключалась в том, что на осенние 1936 г. маневры вермахта главнокомандующий сухопутными войсками вермахта генерал-полковник барон Вернер фон Фрич пригласил командарма 1 — го ранга Иеронима Петровича Уборевича. Причем по настоятельной просьбе самого Уборевича — тот еще в январе 1936 г. при встрече с помощником германского военного атташе в Варшаве майором Кинцелем высказал такую просьбу.

…Эберхард Кинцель, к моменту нападения Германии на СССР — полковник, глава специальной службы генштаба по контролю за деятельностью разведки на русском направлении. Наиболее существенным из его предвоенной биографии является то обстоятельство, что именно он представил подробный доклад об укрепленных районах СССР на западных границах, боевом расписании советских войск, мобилизационных мерах СССР, промышленных резервах Советского Союза и возможных стратегических планах Москвы. Именно доклад Кинцеля послужил основанием для более тщательной доработки «Плана Барбаросса»…

Причем Уборевич обосновал свою просьбу желанием обсудить с германскими генералами ряд важных политических и военных вопросов. Военные — понятно, и то не целиком, ибо по всем существовавшим правилам, в любом случае решение таких вопросов являлось прерогативой непосредственно наркома обороны. С политическими же вопросами — вовсе ничего не понятно, поскольку вопросы политики не уровень командующего военным округом.

Однако если учесть, что Уборевич действовал как эмиссар Тухачевского, то тогда все становится на свои места, тем более, если вспомнить, что, по словам Молотова, со второй половины именно 1936 г. «кандидат в бонапарты» и стал торопить с переворотом. В таком случае все действительно становится на свои места и не только в нашем расследовании.

Дело в том, что на эти осенние маневры вермахта в 1936 г. собралось немало знаковых в рамках «двойного-тройного» заговора фигур, что не могло не привлечь внимания и Канариса, и особенно британской разведки. И Канарис, между прочим, именно в это же время и начал «слив» информации о заговоре через А-54.

…Во-первых, и впрямь, с какой такой стати командующий одним из важнейших в западной части СССР военных округов напрашивается на встречу с генералами государства, где уже три года господствует крайне недружественный СССР нацистский режим, да еще и для того, чтобы обсудить некие важные политические и военные вопросы?! Его ли это уровень — лезть с такими инициативами?!

Во-вторых, следует отметить, что Уборевич в тот момент выехал в официальную командировку в Чехословакию, в связи с чем его маршрут в Прагу через Варшаву уже достаточно странен, а если еще и учесть, что естественными для такого и без того странного случая встречами могли быть только встречи с официальными польскими военными представителями, то уже сам факт встречи и беседы со стоящим значительно ниже по рангу и званию помощником военного атташе Германии в Польше вызывает перемежающееся с недоумением подозрение.