Эдинбург. История города - Майкл Фрай

Возможно, метод Латта был отвергнут не только из-за его необычности, но и из-за того, что у доктора не было достаточного положения в обществе или в научных кругах. Такое мнение подкрепляет и история о том, какой прием получил в Эдинбурге тот, кому весь мир должен быть в еще большей степени благодарен, — Джеймс Янг Симпсон. Выходец из простого народа, он родился в 1811 году в Батгейте, в Западном Лотиане, — тогда это было местечко возле гряды холмов между Глазго и Эдинбургом — и был одним из младших детей скромного сельского пекаря. По внешности он так и остался похожим на крестьянина, но по происхождению имел право на шотландское образование. В четырнадцать лет он пошел в Эдинбургский университет, где сначала учил греческий и латынь, а в то же время читал современных ему авторов, Байрона и Скотта. Двумя годами позже началось медицинское образование, и сразу же он попал в операционный театр. Увиденное привело его в ужас, и он даже подумал, не променять ли медицину на юриспруденцию, но решил продолжать начатое.

Едва получив диплом, Симпсон стал хирургом при родильном доме Лейта. Ему часто по долгу службы приходилось оказываться в смрадных припортовых жилищах бедняков, где бедные, больные или брошенные женщины рожали младенцев. Он ни перед чем не останавливался. Даже в те времена, в самом начале профессионального пути, он задавался вопросом: «Нельзя ли сделать чего-либо такого, чтобы в миг самой острой боли погрузить пациента в бессознательное состояние, не препятствуя при этом свободному и здоровому протеканию естественных функций?»

Пока ему приходилось полагаться только на собственную доброту и заботливость. Вскоре он заслужил репутацию, позволившую начать частную практику, и к нему стали часто обращаться дамы из благородных семейств, которым предстояло разрешиться от бремени.

К 1839 году Симпсон решил, что готов к новому шагу в своей карьере. Когда покинул должность профессор акушерства в Эдинбургском университете, Симпсон выдвинул свою кандидатуру. В профессорских кругах того времени действовали геронтократические стандарты, по которым Симпсон был новичком, а с точки зрения царившего непотизма вообще никем. Главе кафедры акушерского дела не требовалось иметь докторскую степень, но повсюду, от аудиторий Старого колледжа до гостиных Нового города, профессора шепотом говорили друг другу, что Симпсона едва ли можно считать просвещенным ученым, человеком их круга. Пусть он хорошо знает дело, но разве не могут похвастаться тем же самым множество простых повитух, которые в те времена оказывали помощь роженицам в Шотландии и других странах. Для кафедры кандидату недостаточно являться способным практиком; университету требовался человек, имеющий научный вес и знакомый с созданной здесь литературой.

Симпсону удалось преодолеть всю враждебность, с которой отнесся к нему мир профессиональной медицины. Выходец из простого народа, он нашел поддержку в других областях, и в частности, что самое важное, — в политике, где и решился вопрос о занятии должности. На заседании городского совета, на котором он был избран, победу обеспечил перевес в один-единственный голос. Ему предстояло быть профессором акушерства в Эдинбургском университете более тридцати лет, до самой смерти. Все это время, совершая многочисленные научные открытия, ставшие вкладом в медицину, он оставался практикующим врачом, готовым лечить жителей Эдинбурга любого сословия, — это был не только великий, но и добродетельный человек.[331]

Симпсон стал провозвестником новой эпохи, поскольку опирался на эксперимент, а не на псевдофилософские догмы профессоров прошлых поколений. Заняв кафедру, он начал искать эффективные средства анестезии. Исследования он проводил у себя дома, на Куин-стрит, а «подопытными кроликами» были он сам и его коллеги. Вещества, которые они опробовали, часто давали неприятные побочные эффекты, но 19 января 1847 года наступил великий день — они попробовали эфир. Сев за стол, они выпили по стопке этого вещества, и «немедленно собравшихся охватило редкостное веселье; глаза их засверкали, все почувствовали себя счастливыми и очень словоохотливыми и стали разглагольствовать о прекрасном аромате новой жидкости. Разговор выходил чрезвычайно умный, и слушатели были им просто очарованы». Болтовня становилась все громче и громче, но наконец — «еще мгновение, потом все стихло, и тут раздался грохот». «Подопытные кролики» погрузились в глубокий сон и повалились под стол. Вскоре Симпсон обнаружил, что еще более подходящим средством для анестезии является хлороформ.

Все же, несмотря на эти достижения, Джеймс Сим, наиболее высокомерный представитель старой гвардии, продолжал считать новичка врагом. Перед своими студентами он подвергал труды Симпсона разгромной критике, обвиняя автора в пошлости. Сим не признавал и сам хлороформ, заявляя, что, снизив частоту операций или упростив их выполнение, можно добиться результатов не меньших, чем при использовании веселящего газа. Лишь вмешательство королевы Виктории помогло решить спор в пользу Симпсона. Она сама воспользовалась анестезией, рожая сына в 1853 году. В тот момент уже можно было говорить о том, что пошатнувшаяся репутация эдинбургской медицины спасена.[332]

* * *

Духовенство шотландской церкви переживало еще более серьезный кризис. Причиной этого был раскол (или схизма шотландской церкви) 18 мая 1843 года. В тот день в Эдинбурге, в церкви Святого Андрея на Джордж-стрит, должна была открыться генеральная ассамблея. Пока огромная толпа ждала под открытым небом, под предводительством скромного председателя, преподобного доктора Дэвида Уэлша, профессора церковной истории Эдинбургского университета, собравшиеся помолились об открытии заседания. Затем должна была последовать перекличка, но вместо этого Уэлш остался стоять и, обращаясь к затаившему дыхание залу, сказал: «Произошло нарушение устава церкви, нарушение настолько возмутительное, что мы не можем составить генеральную ассамблею». После этого он зачитал длинный текст протеста против нападок парламента в Вестминстере на шотландскую церковь, имевших место за последнее десятилетие. Попытки получить удовлетворение оказались напрасны, так что ему и всем, кто был духовно независимым от официальной церкви, не оставалось иного выбора, кроме как покинуть парламент. Под этим он подразумевал, помимо прочего, право церкви определять порядок назначения священников в приходы. Шотландская церковь полагала, что, являясь духовным союзом, возглавляемым Иисусом Христом, она должна сама решать этот и прочие религиозные вопросы. Парламент же полагал, что в Соединенном Королевстве шотландская церковь подчиняется не только Иисусу, но и абсолютной власти самого парламента. Поэтому, будь на то его воля, парламент может отклонять решения генеральной ассамблеи, как он и поступил.

Уэлш положил текст протеста на стол, повернулся, поклонился королевскому уполномоченному, графу Бьютширу, а затем спустился с кафедры и направился к выходу. Пока он шел, другие священники и церковные старосты вставали и следовали за ним целыми рядами. Снаружи толпа сначала встретила вышедших радостными криками, но затем погрузилась в многозначительное молчание. Многие другие, давшие обещание покинуть церковь, ждали на улице. Процессия не была запланирована, но из-за возникшей толчеи всем пришлось шагать колонной по три-четыре человека в ряд. Они прошествовали к месту собрания, подготовленному для них на Кэнонмиллз, в паре миль вниз по склону. Там они создали Свободную церковь Шотландии. Около 450 священников, то есть 40 процентов духовенства, подписали акт об отставке, отказавшись от своих обязанностей, пасторских домов и дохода. Что касается светского населения Шотландии, то перешедших в новую церковь было, возможно, около половины. В Эдинбурге отступников оказалось еще больше: две трети членов перешли в Свободную церковь, сделав ее тем самым наиболее многочисленной конфессией столицы.[333]