Угол падения - Наталья Андреева

— Я не прибедняюсь, просто хочу, чтобы ты поскорее отсюда убрался и оставил мне хоть малую толику внимания дам.

Алексей сел за соседний тренажер, определил доступный для себя уровень сопротивления и начал работать. Краем глаза он засек, как в дверях спортзала появился озирающийся Манцев.

«Тот, который спал. Удачно он там прилег, очень удачно, — усмехнулся Леонидов. — Вот с этим товарищем я бы побеседовал».

Появлялись новые лица: Татьяна Иванова с надмен-'ным лицом прошла к деревянной скамейке для болельщиков. Туда же прошмыгнула Елизавета. Ольга Минаева на пару с Мариной достали ракетки для игры в бадминтон, Наташа Акимцева в гимнастическом купальнике пошла демонстрировать к стенке балетную растяжку. Барышев, наконец разогревшись, погнал Алексея натягивать сетку.

Для равновесия они взяли к себе в команду трех женщин, из тех что потолще, и непонятного мальчика Колю. На противоположной стороне обосновались Манцев, красивый Юра, измученный Глебов, малознакомый Липатов и Ольга Минаева с Мариной. Мальчик Коля оказался вполне приличным для любителя волейболистом, Леонидов почти приличным, Барышев просто чемпионом, как и во всех существующих видах спорта. Кроме шахмат. После трех сыгранных партий, в ходе которых Сергей буквально подавил противника внушительным количеством нападающих ударов, нашлись желающие из публики составить волейбольную команду. Представители «Алексера» тоже немного перетасовались, добавили к первоначальному составу трех крепких мужчин вместо почти бесполезных женщин, и игра пошла жесткая и напряженная. На скамейке для болельщиков наблюдающие повизгивали, аплодируя наиболее удачным ударам. Мокрые мужики вошли в азарт, вспомнив молодые годы. Леонидов бог знает сколько не играл в волейбол и теперь с трудом восстанавливал прежние навыки. Сборной команде чужих отдыхающих они в итоге, конечно, «навешали», но Алексей почувствовал, что после столь насыщенного спортивного дня хочется только одного — лечь и уснуть.

После спортзала есть совсем не хотелось, и он отказался от ужина. Полежал немного на кровати, но сон не шел. Перетрудившийся организм сразу не мог расслабиться. И вскоре Алексей уже жалел, что не пошел в столовую: желудок противно и настойчиво урчал. Усталость- сменилась зверским голодом, как это бывает после активного отдыха.

«Нет, до утра не дотяну», — решил Леонидов и вышел из комнаты в поисках чего-нибудь съестного в коридоре. И первый, кого он там увидел, был одинокий Константин Манцев. Он сидел в углу дивана и жевал бутерброд с красной рыбой. При виде Алексея Костя инстинктивно поджал ноги и потянулся за пачкой сигарет.

— Не помешаю?

— Садитесь. — Манцев подвинулся еще дальше в угол, освобождая кусочек затертого пространства рядом с собой.

— А ты почему на ужин не пошел?

— Не нравится.

— Понятно. Тут пожевать ничего больше не найдется?

— Полно. Хлеб, правда, подсох, но для желудка оно и полезнее.

— Зато для зубов вреднее. Ладно, сойдет.

— Пива хотите?

— Что, и пиво есть?

Манцев без лишних слов достал, как фокусник, из-под стола бутылку импортной «Баварии» и наполнил мутные стеклянные стаканы. Алексей отказываться не стал. Несколько минут они молча глотали теплое пиво вприкуску с чёрствыми бутербродами. Оба молчали. Наконец Манцев не выдержал и спросил в лоб:

— Что же вы не задаете вопросы?

— Какие?

— Да ладно. Родственнички уже, конечно, заложили. Мой факт пребывания на том злосчастном диване давно уже стал достоянием общественности.

— Ты же спал.

— Не буду отрицать очевидного. Но я мог ведь и проснуться в самый неподходящий момент.

— Слушай, Костя, все, что ты можешь сказать по этому делу, я уже знаю. По-моему, скоро я останусь единственным человеком, который не видел, как Иванов столкнул с балкона Павла Петровича. Так что не утруждайся. Интересно, какой же у тебя повод бросить в Валеру камень. За что ты его, а? Тоже чувство попранной справедливости или личный мотив?

— На что вы намекаете?

— На симпатию к очаровательной Ольге.

— Ольга ни при чем. Мы начинали вместе с Валерой в отделе закупок. Вернее, я пришел раньше, потом он устроился грузчиком. Через некоторое время подлизал задницу кому надо и стал уже отвечать за небольшой склад. Потом его перебросили в отдел закупок, ко мне. Если бы вы слышали, какие в то время Валера мне пел дифирамбы и как увивался. Я знакомил его с партнерами, с поставщиками, помогал налаживать связи.

— Зачем?

— В то время он был совсем другим человеком: толстый, беспомощный, беззащитный. Ни разу не принял ни одного решения, не получив высочайшего одобрения. Бегал, заглядывал всем в глаза, как бесхозная собака. Разве можно было его не пожалеть? Думал, он всю оставшуюся жизнь руки лизать будет.

— Не стал?

— А вы что, не знаете? Когда человек из низов выбивается в начальство, ему особенно неприятно видеть людей, которые помнят его беспомощным и ничего из себя не представляющим. Как же, он теперь авторитет, начальник, властитель чьих-то судеб, царек и божок. А тут какой-то Костя Манцев рассказывает подчиненным, как учил господина нынешнего управляющего пользоваться факсом. Здесь выход только один — убрать всех, кто когда-то был твоим начальником, а теперь волею судеб оказался под тобой.

— Кто ж Валерия Валентиновича так продвинул?

— Серебряков покойный. Поставил эксперимент: чего может добиться человек с улицы, если задаться целью сделать из него большого начальника. А Ирине Сергеевне Валера дорог теперь, как память о безвременно усопшем муже.

— Я только не могу понять, почему все-таки стали продвигать Иванова, а не кого-то другого?

— Знаете, начальство само не знает, чего хочет. А люди все разные. Один хорош в чем-то одном, но никто не универсален. Другой исполнителен, аккуратен, но новую идею не родит. Третий весь искрится идеями, но с народом ужиться не может. Четвертый всем хорош, да зарплату немыслимую требует. А такого, чтоб все умел, всех любил, со всем справлялся и мало за это просил, — полжизни будешь искать. И в итоге подворачивается серость, которая, как чистый лист, ничем не обладает, но ни одного «не» тоже в активе не имеет. Она-то все и получает.

— Блестящая теория.

— Выстраданная. Не разделяете?

— Надо подумать. Ваш мотив теперь мне понятен. Значит, утверждаете, что видели, как Иванов разделался с Павлом Петровичем?

— Не отрицаю.

— Так вы это видели или нет?

— Не знаю. Сквозь сон слышал их голоса, спор, потом глухой удар. Проснулся, Валера стоял над Павлом Петровичем и проверял пульс.

— О чем был спор?

— Я не прислушивался.

— Но это был спор, а не беседа двух близких друзей, вы отчетливо помните?