Никто, кроме нас! - Олег Верещагин

Симка молчал. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что пуля попала ему в бок – в печень…

…Правление развалили двумя термобарическими ракетами, которые запустили Генка с кем-то из старших – подтащили трофейный «Дрэгон», установили его… и через минуту мы ворвались в горящие развалины, закалывая уцелевших штыками и рубя плотницкими топорами.

Никитку убили рядом со знаменем – убили в спину в тот момент, когда он устанавливал древко наверху обваленной стены. Я видел, как сын нашего командира, уже падая, навалился на древко и всадил его глубже. А потом сполз на обугленный камень, скользя руками по обструганной палке. И стал совсем маленьким и незаметным.

Какая-то женщина подбежала ко мне с двумя девочками и кричала: «Где Лешечка, Лешечка где?!» И я не сразу понял, что она говорит о нашем разведчике, что это его мать с сестрами, ради которых он тогда, летом, бегал на четвереньках по мосту… А когда понял – сказал ей, что он жив и в лагере. А потом я плакал, а она обнимала меня и называла «сынок».

А мимо нас Михаил Тимофеевич пронес на руках Никитку…

…Сержанта Гриерсона нашли около ангара на аэродроме.

Возле приоткрытых дверей, в пулеметом гнезде, лежали двое нигерийцев с перекошенными от ужаса харями – сержант размозжил им головы друг о друга. Третий охранник – фактически раздавленный предсмертной хваткой Гриерсона, с выпученными коровьими глазами, вылезшим лиловым языком и кровью на губах и подбородке – застыл у порога ангара, в обнимку с сержантом, под левой лопаткой которого торчал штык. Рядом лежал ручной пулемет – с ним нигериец собирался войти в ангар, но ему не дал это сделать сержант.

В ангаре находились тридцать семь девочек и мальчиков – не старше десяти лет, уже даже не плачущих и ничего не понимающих. Их вывел оттуда Райан – подоспевший слишком поздно, чтобы помочь Гриерсону, сам раненный в плечо и шею.

Я помню – мы подбегали, – как он сидел на истоптанном снегу и смотрел в сизое небо. Дети стояли вокруг молчаливой стеночкой и смотрели туда же.

Потом мутная пелена лопнула под их взглядами – и на аэродром хлынул солнечный свет обычного зимнего дня.

* * *

Тяжело дыша, двое солдат в американской форме пробирались через лес, держа наготове оружие. Дыры их следов наполняла чернота, временами то один, то другой проваливались по пояс. Невысокий латинос причитал непрестанно:

– Он бросил нас… проклятый сын шлюхи… он бросил нас… проклятый Иверсон… что теперь будет… он бросил нас… что нам делать…

Молодой светловолосый парень ломил по снегу молча, время от времени отплевываясь. Ужас разгрома не давал остановиться обоим, но в конце концов на прогалине, где тек ручеек и молчаливо стояли двумя стенами осыпанные снегом дубы, солдаты замерли, опираясь на ушедшие в снег винтовки.

Стало тихо.

Стало очень тихо.

На деревьях, простиравших ветки через прогалину, сияло серебро.

– Что… – латинос завертел головой. – Что… – он крутнулся на месте. – Что происходит? Послушай, на меня смотрят… – и вдруг, взвизгнув, бросился бежать снова, слепо, сломя голову и крича что-то на двух языках…

…Он бежал и вопил, пока под ногами не расступилось гостеприимно чавкнувшее незамерзающее болото…

Молодой атлет остался стоять на месте. Лишь на минуту он скользнул взглядом вслед убежавшему – и равнодушно отвел его. Этот американец был сильней. В нем – пусть и негромко – но все еще говорила кровь его предков, таких же, как русские, людей Великого Леса. Но и это обернулось против него. Словно прозрев вдруг, молодой рослый солдат неожиданно изумленно всхлипнул. Он ощутил себя, словно человек, совершивший в пьяном угаре святотатство в храме.

«Что я делаю тут?! – мелькнула на его лице отчетливая мысль. – Это не мое вокруг, а у меня – у меня есть свое!!!»

Он удобней перехватил винтовку и побрел по сугробам дальше. К дороге, о которой ничего не знал – но к которой выйдет через полчаса.

Лес вокруг молчал.

Несмотря на то что Лондон еще кое-где был испятнан следами коротких, но довольно яростных февральских боев, аэропорт Хитроу работал по-прежнему как часы. Взлетали и садились самолеты, только досмотр проводился намного тщательней.

Высокий подтянутый мужчина в куртке-«канадке» не боялся досмотра. Он не вез в страну ничего запрещенного, а на кредитной карточке «Мидленд Банк» лежала достаточная сумма, чтобы безбедно жить в английской глубинке – где-нибудь в этакой Хоббитании, в которой остались незамеченными не то что потрясавшие мир в последний год события, но и собственные английские проблемы, известные как «Двухнедельное сафари» – так их окрестили склонные к неистребимой иронии аборигены Острова.

Поэтому он очень удивился, когда сразу на выходе из здания аэропорта какой-то молодой человек прикоснулся к рукаву его «канадки».

– Генерал-майор Иверсон? – молодой человек улыбался.

– Вы ошиблись, – удивленно ответил прилетевший. – Отпустите рукав, в чем дело?

– Все нормально, – продолжал улыбаться молодой человек, а приезжий почувствовал, как его взяли под локти две пары крепких рук. – С вами хочет побеседовать Билли.

– Какой Билли? – искренне удивился мужчина, попытавшийся было вырваться из цепкой хватки двоих «встречающих».

– Наш Билли, – жизнерадостно отозвался «местный». – Его величество, король Уильям…

…На мосту Тауэр качались по обеим сторонам трупы в мешках из свиной кожи на головах. Это были те из руководства английских ваххабитов, кто имел глупость попасться в руки армии живым. На плечах нескольких трупов сидели, нахохлившись, огромные и довольные черные замковые вороны. «Кррррок…» – веще сказал один, когда Иверсона вели мимо, многообещающе кося непроницаемым глазом.

Бывший генерал-майор вздрогнул.

– Шагай давай, чертов янки, – буркнул шедший сзади молоденький валлийский гвардеец, толкая Иверсона в спину стволом L85А3. – Ублюдок недоделанный, вас нам не хватало.

Его величество стоял посредине моста. В этом не было ничего символичного, да и генерал-майор битой армии не был сколь-либо значительной фигурой для «Билли». Просто так сложилось – отсюда Уильям смотрел на Лондон. И обернулся, когда генерал-майора Иверсона подвели ближе.

В детстве и юности очень похожий на мать (и очень любивший ее), Уильям Виндзор с годами все больше обретал резкие, неприятные «виндзорские» черты; лишь волосы остались светлыми, а не темными, как у большинства Виндзоров. На них лежал ярко-зеленый берет королевской морской пехоты; несколько офицеров «джолли»[35]стояли вокруг.