Происхождение христианства из гностицизма - Артур Древс
Шрифт:
Интервал:
Нет, повествование Луки поистине лишено всякого исторического значения, и его наивное указание на «совершенно известные между нами события» есть не что иное, как литературная уловка. В действительности же его евангелие является тенденциозным сочинением, написанным в интересах определенной группы последователей Иисуса, сильно тяготевших к павлинизму и, по-видимому, ближе стоявших к язычеству, чем к иудейству. Совершенно непонятно и способно только служить доказательством отрицательного влияния библии на исторические науки мнение такого историка, как Эдуард Мейер, который серьезно верит в существование «историографа» Луки, объявляет его труд научной (!) обработкой предания и ставит его на одну доску с творениями великих историков Полибия, Ливия и др.; логически рассуждая, это может означать только то, что они так же мало заслуживают доверия, как и Лука[61].
Если что-либо исторически реально в евангелии Луки, так это только его заявление о том, что его благовествование написано для Феофила, чтобы тот узнал твердое основание того учения, в котором он был наставлен. Здесь мы имеем дело с истинным мотивом написания всех евангелий, определяющим ближайшим образом их характер. Евангелия — это религиозно-назидательные книги; их авторы преследуют чисто догматические цели, а историческому моменту они придают такое ничтожное значение, что они считают себя вправе действовать в данном отношении совершенно произвольно и игнорировать всякую точность. Ведь «историческое чутье» было присуще их читателям в такой же минимальной степени, как и им самим, тем более что они писали в то время, когда тщательной проверкой сообщенных ими сведений некому было заниматься и к тому же подобная проверка не дала бы никаких полезных результатов. Только этим и объясняется то обстоятельство, что другие новозаветные писатели точно так же грешат против истины. Укажем на следующий крайне характерный пример. Автор Второго послания Петра, стремясь подкрепить обетование царствия небесного ссылкой на свое собственное непосредственное свидетельство, пишет: «Ибо мы возвестили вам силу и пришествие господа нашего Иисуса Христа, не хитросплетенным басням последуя, но бывши очевидцами его величия. Ибо он принял от бога отца честь и славу, когда «от великолепной славы принесся к нему такой глас: сей есть сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение. И этот глас, принесшийся с небес, мы слышали, будучи с ним на святой горе» (1,16 и сл.). А между тем Второе послание Петра несомненно является произведением второго века, вероятно даже только второй половины его! Автор же Первого послания к Иоанну, безусловно не являющийся «учеником Иоанна», пишет: «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали, и что осязали руки наши, о слове жизни возвещаем вам» (1, 1 и сл.). Здесь, во всяком случае, обычная ссылка на то, что указанные авторы заслуживают доверия, уже никак не может служить извиняющим обстоятельством. Тут мы имеем дело с сознательным подлогом, и поистине нельзя быть в претензии на того, кто не доверяет также автору евангелия Луки, который выдает за «совершенно известные события» в большинстве случаев вероятно им самим выдуманные истории. Если содержание евангелия Луки ни в малейшей степени не отличается достоверностью, то не менее обманчиво впечатление, будто это евангелие сохраняет ту же последовательность эпизодов, какая наблюдается и у других синоптиков. Напротив, Лука разрушил астральный порядок своих источников, по-видимому, вследствие того, что он его не понял, и нагромоздил друг на друга отдельные рассказы совершенно произвольно и бессвязно. Он приводит большее число глубокомысленных притч и «словес господних», чем Марк и Матфей, но включает и их в свое повествование без всякого разбора и только местами втискивает их в специально для этой цели придуманные им рамки. Однако, они тоже не могут служить основанием для выводов об историчности Иисуса.
VIII. СИНОПТИЧЕСКИЙ ОБРАЗ ИИСУСА
Слова Иисуса
Или какой смысл имеет, следуя по стопам Вейделя, сделавшего все от него зависящее, чтобы похоронить веру в историчность Иисуса, ссылаться на слова Иисуса, как на доказательство историчности последнего? Слова эти носят на себе, полагает Вейдель, «несравненную печать подлинности» (откуда известна она Вейделю, когда мы, как это признано теологами, не располагаем ни одним бесспорно подлинным изречением Иисуса, с которым можно было бы сравнить все другие?). Всякого беспристрастного человека, продолжает уверять Вейдель, поражает их неподражаемый, «своеобразный» (раньше теологи говорили: «единственный в своем роде») и мощный язык. Они, якобы, говорят сами за себя, т. е. за то, что автор их Иисус. «Пластичность образов», — читаем мы у Фейне (Feine), — «закругленность тенденций (?), острота и ясность многих (!) рассказов в такой же мере свидетельствуют об их оригинальности, как и исключительная самобытность (!) материала, трактующего о деятельности Иисуса».
Если даже допустить, что слова Иисуса действительно оригинальны и своеобразны, то разве это могло бы служить доказательством того, что они были произнесены самим Иисусом. Поскольку у нас нет никаких других доказательств историчности Иисуса, постольку приходится признать чистейшей, чтобы не употребить более крепкого словца, бессмыслицей связывать достоинства приписываемых евангельскому Иисусу образов и изречений с этим Иисусом, и основывать на этом его историчность. Если мы не знаем ни одного безусловно подлинного речения Иисуса, то различие между подлинным и неподлинным по отношению к приписываемым ему словам теряет всякий смысл и становится делом личного вкуса и субъективного усмотрения, как мы это видим на примере Чемберлена (Chamberlain), считающего возможным устанавливать подлинность слов Иисуса «интуитивным путем». Истина говорит за себя, но не за своего автора. Слово можно признать «подлинным» в лучшем случае только тогда, если оно соответствует существующему идеальному образу Иисуса; но придать последнему какую-либо реальность не в состоянии даже «самое подлинное из подлинного». Вся доказательная сила «подлинности» слов Иисуса зиждется на историчности самого Иисуса, а не наоборот. Но так как историчность Иисуса не может быть доказана, то все рассуждения об оригинальности, своеобразности, неоценимых достоинствах слов Иисуса и тому подобные пышные фразы суть не что иное, как невразумительный лепет, тем более, что, как это установлено, слова Иисуса, на которые при том обычно ссылаются, не являются даже оригинальными в общепринятом смысле, а позаимствованы из тождественных или однородных изречений ветхого завета или античных писателей (Сенеки), а первообразы нравоучений и притч Иисуса содержатся не только там, но и в Талмуде, так что об «исключительном своеобразии» этих слов не может быть и речи[62]. Разумеется, вполне возможно, что слова и притчи Иисуса вышли из уст какой-либо выдающейся и самобытной личности; но что данной личностью является Иисус и
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!